Страж порядка

Валера сам руками поправляет голову Эриха, как фотограф, размеренно покачивает кулаком, примериваясь, и наконец ударяет. Эрих выключается.

16

С этой ночи он стал жить с бомжами.

Он жил, чтобы умереть, но не умиралось.

По имени его никто не звал, откуда-то взялась кличка Шиза. С ударением на первом или втором слоге. Эрих откликался на оба варианта.

За Ириной Борисовной через неделю пришел с полицией муж. Чуть ли не доктор наук, а то и академик. Так говорили. Ирину Борисовну забрали, других не тронули. Потом появился молодой и злой, злее даже Ивана Демидовича, бомж по кличке Сорян. Он избил Ивана Демидовича, а Иван Демидович за это избил Эриха. Сорян упрекнул Эриха, что он терпит побои, и тоже избил Эриха, чтобы он запомнил, чего именно не надо терпеть.

Потом была война с другой группой бомжей, которых согнали с какого-то чердака, и они пришли сюда, в подвал. Сорян организовал сопротивление кирпичами, палками, железками. Чердачные ушли, но ворвались ночью и измолотили всех, кто попался под руку. Начались переговоры. В результате чердачные устроились на другом конце подвала, где тоже была теплая труба. Получилось будто два древних племени. Иногда даже ходили в гости друг к другу. Чаще дрались.

Потом умер Валера. Так, как хотел бы и Эрих, во сне. Сорян организовал вынос тела, чтобы покойника нашли не тут, а на нейтральной территории. Дождались темноты и отволокли тело к мусорному кузову-контейнеру возле дома, где кто-то ремонтировал квартиру, кузов этот был большим, как у самосвала, Валеру уложили туда и забросали досками, кусками штукатурки, полиэтиленом. Кто-то поставил палки, скрепленные крест-накрест гвоздем, Сорян вырвал этот крест и ударил им поставившего:

– Дурак, найдут же сразу.

– Положи хотя бы. Со стороны незаметно.

Сорян согласился, положил крест сверху.

Однажды Эриха окликнула женщина. Он не сразу понял, что его зовут, – отвык от своего имени. Посмотрел – женщина. Знакомая. Высунулась из машины. Сидит за рулем, то ли приехала, то ли собирается ехать.

– Не узнаешь? – спросила она. – Или это не ты?

Эрих вглядывался.

– Да Наталья же. Помогала тебе, не помнишь? Что с тобой случилось? Слышала, тебя квартиры лишили. За что? За неуплату?

– Не знаю.

– Господи, страшный ты какой. Где живешь? С этими?

Наталья кивнула в сторону удаляющихся бомжей, не заметивших отставшего Эриха.

– Вроде бы, – неуверенно сказал Эрих.

– Я тебя понимаю, – сказала Наталья. – Света хоть и подруга мне, но как последняя сучка поступила. Попользовалась от тебя и уфыркала. И аборт от тебя сделала, а тебе даже, наверно, не сказала?

– Аборт?

– Ну. И срок был большой, живого человека выковыряла. Сына, между прочим.

– Сына? Чьего?

– Твоего, чудик. Ты совсем больной, что ли? Не обижайся, но, может, она и правильно сделала. Кто от тебя родится, неизвестно.

Она говорила, а в машине играла музыка. Наталья не выключила ее, только сделала потише. Ей очень нравилась эта песня, появившаяся недавно. Нравилась мелодия, нравились слова, которых она не понимала, хотя певица пела, кажется, на русском. Какасиво ске стётся сет, пела она, какасиво отосех терпере пет, сепасиво сусава, пела она. И чудились в этой песне двое, которым вместе и хорошо, и грустно, и берег моря виделся, и бесконечный танец на берегу… Все то, чего хотелось Наталье и чего у нее давно не было. И неизвестно, будет ли еще.

Но другим еще хуже. Вот перед ней – живая картинка этого хуже.

– Денег дать? – спросила Наталья.

– Возьму.

Наталья порылась в бумажнике. Вечная проблема с наличностью в наше время, все через банковские карты и телефон. Поэтому в бумажнике только несколько металлических рублей в кармашке, но это совсем уж мало, перед собой стыдно, и пятитысячная бумажка, а это слишком много даже по ее меркам обеспеченной женщины.

– На телефон брошу, телефон есть у тебя?

– Нет.

– Ну, сам виноват, ходи голодный.

И Наталья тронулась, сделав музыку громче. Но вдруг подумала: если она все-таки еще хочет чего-то необычного – моря, танца на берегу, загорелого красавца, то это надо заслужить, это надо приманить, надо сделать что-то необычное. И она затормозила, сдала назад, выхватила пятитысячную.

– На, возьми, – крикнула она слишком громко и слишком внятно, так кричат собакам, считая, что они быстрей поймут.

Эрих подошел и взял бумажку.

– Спасибо.

– Спрячь, а то отнимут.

Эрих спрятал.

Он зашел в супермаркет и, сторонясь людей, чтобы не обругали за вид и запах, взял там шампунь, мыло, мочалку, бритвенный станок, пену для бритья, лосьон, дезодорант. И немного нормальной еды, чтобы подкрепиться. Носки там висели сбоку в упаковках, он взял и носки. Носки – самая уязвимая вещь бездомного человека. И самая пахучая. Впрочем, у одомашненных людей так же.