Стрекоза

День был хмурый, неприветливый, деревья встревоженно шелестели, предчувствуя скорую непогоду, и в одном тонком платье и легких туфлях Лизе было очень зябко. Она пошла в городской парк, где всегда можно было найти скамейку в укромном месте, под ивами и каштанами. Она любила сидеть в уединении и думать о своем, наслаждаясь шумом листвы и отдаленными голосами посетителей парка. Иногда по праздникам на старой полукруглой сцене давали эстрадный концерт: кто-то читал стихи, гимнасты показывали акробатические номера, дети пели хором, а конферансье развязным тоном один за другим объявлял номера и рассказывал шутки, над которыми зрители смеялись, даже если они их уже слышали не в первый раз.

Сегодня было тихо. Прохладный пасмурный день не прельстил отдыхающих пройтись по дорожкам парка и съесть мороженое. Продавщицы в кружевных наколках стояли возле тележек с непопулярным по погоде товаром, кутались в вязаные кофты и посматривали на серое небо из-под выцветших за лето ларечных козырьков, и только дети иногда с визгом пробегали перед пустыми скамейками, не замечая ни хмурости дня, ни кислых физиономий сопровождавших их взрослых.

«Странно, что для детей погода не имеет никакого значения, – подумала Лиза. – Они ее просто не замечают. Если им весело и хочется играть, они играют, и им – весело. Им все равно – идет дождь или снег или светит солнце. А взрослые почему-то радуются, только если погода хорошая, а если она плохая, им тоже становится плохо. У них крутит кости, свербит в носу, болит голова. Они ноют, жалуются на здоровье и глотают таблетки. Когда день прохладный, им холодно, и они ждут тепла, но едва наступает тепло, они прикрываются от солнца и тут же жалуются на жару и ищут тень. Отчего так? Ведь взрослые – это всего-навсего выросшие дети. Почему после детства мир так меняется?»

А впрочем, не у всех. Вот она как была маленькой напуганной девочкой-волчонком, от которой многие пытались только избавиться, хотя она никогда не делала зла, так она ею и осталась. Для чего меняться, если ей и так хорошо – быть всегда собой и не притворяться кем-то другим? Ей никогда не хотелось потакать чужим ожиданиям и, например, натужно смеяться, когда от нее ждали смеха, а ей не было смешно, или быть серьезной, когда ей хотелось радоваться. В то же время радовалась она тоже не как все – не хохотала, не плясала, а просто тихо радовалась – внутри и внимательно смотрела на источник радости, как будто старалась выпить невидимый, но сильно ощущаемый ею нектар, льющийся из этого предмета, будь то синее небо, глаза любимого человека или нежно звякающая о блюдце из-под чашки с чаем маленькая золоченая ложечка, купленная у старухи – старой девы на барахолке за немыслимые сто двадцать рублей.

Лиза наблюдала за редкими прохожими и скучала по Севке. Ах, как она его любила! Наверное, даже больше, чем Ульфата. Оба давно слились для нее в один целый образ – тех людей, которые несли в ее странный мир свет и тепло. Другие мужчины, с кем у нее завязывались какие-то отношения, были просто досадной попыткой почувствовать, что она хотя бы кому-то была нужна, но как этого добиться, она не знала и делала так, как получалось: сразу сажала их на высокий трон и подчинялась – внутри. А снаружи оставалась такой, какой и была: диковатой, немногословной, сосредоточенной на своих ощущениях и жадной до их внимания. А иначе – она чувствовала – ей было просто не выжить. Если она предлагала им все, то и забирать стремилась у них все: их время, внимание, ласку, мысли. И многим это не нравилось. Но иначе же нечестно!

Ветер шумел над головой, он явно усиливался, и мороженщица наискосок от скамейки, где сидела Лиза, посмотрев по сторонам, стала собираться. Она с трудом сложила большой полинялый зонт, который на ветру упрямо выворачивался наизнанку, и быстро побросала брикеты разного размера и формы, имитирующие настоящее мороженое, завернутое в фольгу, во внешнее отделение тележки, где не было холодильного устройства.

Лизе показалось, что на нее упали первые капли. Но домой идти не хотелось. Там тоска по нему, по Севке-Ульфату, усиливалась. Она вспомнила, как много лет назад сидела на скамейке с Ульфатом, после того как так подло стащила у него фотографию матери. И как он морщил лоб, пытаясь понять, где он мог ее потерять, и курил папиросы «Прибой», совсем как взрослый. А потом они вместе пошли в столовую на обед, и он чуть отставал, чтоб пацаны не засмеяли, увидев их вместе. А потом?