Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии

И предполагается дихотомия начальных условий и законов природы. Ср. Вигнер о принципах инвариантности и симметрии. Кроме возможности выделить существенные начальные условия, «важное значение имеет то обстоятельство, что при одних и тех же заданных существенных условиях результат будет одним и тем же независимо от того, где и когда мы их реализуем… Это инвариантность относительно сдвигов в пространстве и времени… всю информацию, необходимую для описания ближайшего будущего рассматриваемой части пространства, можно получить из локальных измерений… Корреляции между событиями всегда и всюду одинаковы и законы природы — концентированное выражение корреляций — не зависят от того, когда и где они установлены… Так принятая формулировка инвариантности относительно сдвигов во времени гласит: корреляции между событиями зависят лишь от интервалов времени, разделяющих эти события, и не зависят от момента времени, когда происходит первое из них. Следовательно, если в различные моменты времени созданы одни и те же надлежащие условия, то вероятности последующих событий будут одинаковыми независимо от того, когда были созданы эти надлежащие условия» (стр. 38). Возможность произвольного выбора всех начальных условий и их не связанность между собой какими-либо точными соотношениями («элементы минимального набора случайны или некогда были случайными в той мере, в какой это допускают наложенные извне связи» — стр. 47). «Ничего не знаем о начальных условиях»: это и есть идея Канта. Отсюда нас не устраивают кажущиеся «организованными» начальные условия (например, приближенные соотношения между размерами орбит, мысль о которых была у Кеплера и от которой Ньютон отказался) и делались попытки доказать, что «организованному движению» предшествовало состояние, в котором неконтролируемые начальные условия были случайными, не были связаны никакими соотношениями, и вывести из последнего все «организованное движение» и даже существование жизни (ср. Вайцекер и др.). В большинстве случаев у нас нет причин сомневаться в случайном характере неконтролируемых начальных условий, то есть таких условий, которые мы не можем изменять по своему усмотрению» (мы их можем произвольно выбирать, но не можем изменять). Но если мы имеем дело со сферой сознания (или, если угодно, с ноосферой) и гармониями в монадах, то дело с начальными условиями обстоит не так просто или не так жестко в смысле дихотомии законов и элементов поведения объекта, ими не определяемых (ведь в контексте открытия акты возникновения формул-упорядочиваний и есть элементы поведения, не определяемые законами, в них же формулируемыми, не выводимые внутренними средствами самой же теории, и в то же время маловероятно их вполне хаотическое, случайное и беспорядочное появление!). Принцип свободного действия предполагает, вероятно, иное расчленение, если мы хотим сохранить естественность описания, а не вводить таинственные «силы», «свойства». Проявления свободного действия наблюдаемы физически, имеют особое материально-энергетическое существование. Но что понял бы и что сказал бы марсианин (также руководствующийся разведением законов и начальных условий) о полете снаряда, следах в пузырьковых или искровых камерах, телевизионных сигналах, культовых состояниях, позе героя (как культуре), словах текста (для значений которых у него был бы словарь)? Или шире, уже в эпистемологическом плане, — о всех воспринимаемых явлениях и состояниях (например, в нашем аппарате отражения), восприятие которых на уровне интерпретации зависит от знания законов природы (формулируемых как раз в терминах различения законов и условий) или которые, фактически, имеют структурное происхождение? Что он понял бы, если бы мог непосредственно снимать показания с наших аппаратов? (данные которых можно рассматривать в одном ряду с данными органов чувств). Смотреть из F = та и смотреть на (?) F = та — эту абстракцию, нам, людям, почти невозможно произвести. А марсианину она тем более недоступна (он будет видеть материальную и словарную форму F = та), а нужно описать мир, словарь языка о котором нам нужно переводить. Это недоступно изнутри и это недоступно извне. Так что… «Назад к самим вещам». Пока мы знаем, мы не понимаем (мы знаем — слишком легко — значения слов, усваиваем знаковые логические структуры знания, то есть идеальные явления, а не вещи, которые исследуются, а не усваиваются), а когда мы понимаем, мы подвешиваем знания и видим «вещи» (например, слова, рассматриваемые на тех же правах, что и прилив крови к лицу; «какая вещь работает?», а не «что человек сообщает и думает?»). Самое большое открытие (и самое большое понимание) — заставить «вещи» говорить (в этом смысле «другой» — то же самое что и другая культура: только через «вещи», где и не будет никакой несоизмеримости). («Вещи», конечно, в смысле комплицированных телсимволов). Понимания требуют только произведения (то есть производящие произведения, а не что-нибудь отражающие), и понимаются только они, остальное знается. Кстати, поскольку неизвестно, о чем они, то они представляются духовными или божественными, то есть субстанционально особыми, установлениями, когда они впервые получены, а интеллектуальный труд — религиозно освящается. Оно же, как понимаемое, есть бессмертная и вечная часть душевной жизни, бесконечная длительность сознательного существования.