Стрелок

– Оставьте титулование, – перебила его Милютина, – я совсем не люблю его.

– Хорошо, Елизавета Дмитриевна. Так вот, как вы, наверное, поняли, он мне вовсе не слуга. Мы были простыми солдатами и служили с ним в одном полку. Вместе попали на войну, где неоднократно оказывались в разных переделках. По нам стреляли, пытались заколоть штыками или зарубить саблями, на что мы, конечно, отвечали тем же самым. Мы с ним больше чем друзья, или даже братья. Я просто не мог не прийти к нему на помощь.

– Почему же вы назвали его слугой?

– Так было проще и быстрее.

– Что же, судя по рассказам Антонины Дмитриевны, это вполне в вашем характере. Вы теперь направляетесь на службу в Каспийскую флотилию?

– Да.

– Значит, нам по пути и мы ещё увидимся.

– У вас есть какое-то дело ко мне?

– Всего доброго, Дмитрий Николаевич! – с нажимом ответила графиня, давая понять, что аудиенция окончена, и с улыбкой обернулась к Щербаку. – Благодарю вас, Александр Викторович.

До появления Николаевской железной дороги, названной так в честь почившего в бозе императора Николая Павловича, самым скоростным средством добраться из Петербурга в Москву был дилижанс. Выбравшие этот вид транспорта путешественники вполне могли добраться в старую столицу из новой за неделю, а если лошади на всех почтовых станциях окажутся хороши, да дорога не подведет, то и за пять дней. И стоить это сомнительное удовольствие, включая дурное питание и ночевки на постоялых дворах, будет почти сто рублей. Сумма немалая!

Совсем иное дело – железная дорога, или как её уже прозвали в народе, чугунка. И времени займет всего сутки, в крайнем случае полтора, и в вагоне тепло, если он, конечно, первого или второго класса, да и цены весьма умеренные. Даже барам и тем в двадцатку станет, а уж простому люду в битком набитых зеленых вагонах, а то и на открытых платформах для совсем уж бедных, и говорить нечего… дешево!

Одна беда, если понесут лошади да перевернется экипаж, то пассажиры в большинстве своем отделаются ушибами, ну разве какой совсем уж неудачник шею сломает, но это редкость. Но вот ежели поезд с рельсов сойдет или на препятствие какое налетит, тут уж кровищи будет больше, чем на иной войне. Но главное, что достанется опять все больше по простонародью.

Известное дело, паровоз – машина шумная, а пуще того – дымная, оттого сразу за ним цепляют багажный вагон, затем почтовый, следующим, если есть, товарный, а уж потом с людьми. И первые конечно же третьего класса, с простонародьем. А чего? Они привычные, могут и потерпеть! Вот второй и первый класс, там да, там публика…

Будищев проснулся в своём вагоне первым, едва колеса сошедшего с рельс паровоза заскрипели по гравийной насыпи. Толчок, сотрясший вагон, подтвердил его догадку, что что-то идет не так, и он мгновенно оказался на ногах. А затем вокруг начался ад.

К счастью, скорость состава была относительно невелика, и он какое-то время продолжал катиться по инерции, постепенно затормаживая. Но потом локомотив всё-таки наскочил на какое-то препятствие, отчего развернулся поперек пути и встал. Но, к несчастью, лишенные жесткого каркаса вагоны продолжили движение и стали нанизываться один на другой. Железнодорожники называют это телескопированием.

Ужасный треск ломаемых конструкций, скрежет железа, крики раненых и умирающих превратили тихую и мирную ночь в земное воплощение чистилища, Но Дмитрию было не до возвышенных аллегорий. Подхватив свой саквояж, он одним ударом выбил окно. Затем с помощью ручной клади поотбивал торчащие тут и там длинные и острые как турецкие сабли осколки стекла, и довольно невежливым толчком разбудил сладко спящего Шматова.

– Что случилось? – обеспокоенно спросил только что проснувшийся Щербак.

– Крушение, – коротко ответил ему юнкер и сильным толчком отправил своего ещё не проснувшегося толком товарища в темноту ночи.

– Что вы делаете? – изумился непонимающий, что происходит, доктор и тут же полетел следом.

Следующим человеком, покинувшим вагон, был сам Будищев, решивший, что две человеческие жизни, спасенные за одну ночь – вполне достаточно для спасения души даже для такого закоренелого грешника, как он.

Легче всех перенес столь оригинальный способ эвакуации, конечно, Фёдор. По сути, он ещё спал, а потому его мышцы были расслаблены и он мягко скатился по насыпи и лишь потом проснулся и смог ужаснуться увиденному. Врач оказался несколько менее приспособлен к подобной акробатике, но тоже отделался лишь несколькими ушибами. Дмитрий же, хоть и сгруппировался в прыжке и приземлился по всем правилам, вбитым ему когда-то в подкорку сержантами, налетел-таки на какую-то корягу, ободрался до крови, отчего теперь сквозь зубы матерился. Причем многоопытный доктор, прошедший войну, вспоминая впоследствии этот момент, не мог не признать, что никогда прежде не слышал подобных выражений.