Стрелок-3 Митральезы Белого генерала. Часть вторая.

- А что ему? – удивился тот, не зная всех подробностей взаимоотношений маркитанта и «барина». – Расплатились мы с ним честь по чести, пусть радуется, что таковые клиенты есть.

- И сильно радовался?

- Ну кривил рожу маленько… может зубы болели?

- Наверное.

Тут на батарее наконец-то появился уставший как черт Майер в сопровождении матросов, тащивших последние мешки и ящики с припасами.

- Кажется, все, – выдохнул гардемарин, обессиленно прислонившись к передку. – Ты не представляешь, сколько нервов мне стоила эта подготовка!

- Поздравляю, - отозвался Дмитрий, вытирая руки ветошью.

- Издеваешься?

- Ну что вы, ваше благородие. Как можно-с!

- Кстати, я пока стоял в очереди переговорил с несколькими офицерами из Таманского полка, - многозначительно начал Майер.

- И о чем тебе поведали казачуры?

- Ты напрасно иронизируешь, мой друг. Многие из них встали на сторону Бриллинга и настроены крайне решительно.

- Что, прямо все?

- Нет, не все. Я бы сказал, что мнения разделились.

- Саш, не тяни кота за хвост, а лучше сразу скажи, что там за фигня?

- В общем, большинство полагает, что как только поступит известие о твоем производстве, Бриллингу следует прислать секундантов.

- На это он вряд ли решится. Скорее, наш бывший гвардиозиус попытается пришить меня до этого знаменательного момента.

- Зачем ты так говоришь? – возмутился гардемарин. – Я допускаю, что он тебе неприятен, но зачем же оскорблять человека?! Насколько я знаю, никто не может сказать, что у него нет чести…

- Никто, - охотно согласился кондуктор, и после короткой паузы добавил: – Никто, кроме офицерского собрания лейб-гусарского полка и меня.

- О чем ты говоришь?

- Не бери дурного в голову, Сашка. Лучше давай сегодня отдохнем, а то завтра вставать ни свет, ни заря.

- Ты думаешь?

- Я знаю. Пока всех запрягут, пока навьючат… бедлам тот еще будет. Так что приходи утром завтракать, я что-нибудь сварганю.

- Удивляюсь, зачем тебе твой Федор, если ты все можешь делать сам?

- Не все. Верблюда завтра он будет навьючивать. И лошадей запрягать. Кстати, как и твой Абабков… Слушай, есть тема!

- Какая еще тема?

- Нам ведь с тобой положено по верблюду, так ведь?

- Так.

- Во-от! А если запрячь их в арбу, то груза эти два дромадера, утащат вчетверо больше!

- Заманчиво, - задумался гардемарин. – Только где же мы возьмем арбу, да еще и с упряжью?

- Хм, вопрос, конечно, интересный, - задумался кондуктор.

Найти арбу – задача и впрямь нетривиальная. Весь транспорт, что имелся в Бами и его окрестностях, принадлежал либо интендантам, либо маркитантам. И совершенно очевидно, что ни те, ни другие не захотят расстаться с ним ни за какие коврижки. Правда, есть еще жители окрестных аулов, и тут могут быть разные варианты… По лицу Будищева видно, что он поочередно обдумывал их все, пока, наконец, не пришел к какому-то одному.

- Федька, ты где? – позвал он денщика, но тот отчего-то не отозвался.

Как оказалось, Шматов сидел у их палатки и, вооружившись копировальным карандашом[2], что-то старательно выводил на клочке бумаги, высунув от усердия язык. Деликатность никогда не входила в число добродетелей Будищева, а потому он беззастенчиво заглянул приятелю через плечо и громко прочитал:

- Здравствуй, дорогая моя и ненаглядная Аннушка. Ты уж прости меня за то что я уехал не попрощавшись, а только отпустить Дмитрия Николаевича одного мне было неспособно. А ты бы меня не отпустила, хоть я бы все одно уехал…

Дмитрию на минуту стало стыдно. Ему за все время так и не пришло в голову написать хоть пару строк о своем житье-бытье Гесе или Стеше. Он вообще не привык писать письма. В прошлой жизни было особо некому. Невесты он так и не завел, а спившимся родителям не хотелось. Да, если честно, он и не знал, живы ли они, или быть может, уже умерли, сгинув в пьяном угаре.

- Я тут это…, - смутился Федор, прикрывая листок рукой, - а то мало ли, в бою ить всякое бывает.

- Ну-ну, - с деланым безразличием пожал плечами кондуктор, - пиши, писатель. Можешь от меня привет передать.

- Ага, - с готовностью отозвался приятель, и снова взялся за карандаш, но тут его снова прервал, на это раз Майер.

- До чего же скучно ты пишешь, братец, - заявил он. – Если уж взялся за письмо к женщине, так не поленись и добавь каких-нибудь описаний. Окружающих красот, или еще чего.

- Скажете тоже, ваше благородие, - ухмыльнулся Шматов. – Какие уж тут красоты? Одна сплошная степь кругом, да жара, а более и нет ничего.

- Эх, Федя, ничего-то ты не понимаешь в загадочной женской натуре!

- Ты сам-то давно таким знатоком стал? – ухмыльнулся про себя Будищев, но, решив не прерывать товарища, с интересом прислушивался.

- Ну вот послушайте, - продолжал разливаться соловьем гардемарин: - Громадные, нависшие над пустыней скалы, покрытые темной зеленью кипарисов, освещенные бледно-розовым светом восходящего солнца…

- Тебе бы книжки писать, - не выдержал высокого стиля кондуктор.

- А что, может, и напишу!

Федор некоторое время прислушивался к их беседе, но затем тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и продолжил свою работу: