Стремнина

— Это неверно, — встал Любшин. — Я удивляюсь вам, Иван Викторович. Зачем такие жесты? Решение отменить сверхурочные и штурмовые работы было принято не вами одним. Мы все здесь присутствовали, и это было общим мнением. И мы советовались с коллективом, который высказался единодушно.

— Вам легче, Станислав Иванович, — будто кольнул секретаря парткома взглядом Муравьев. — Коллегия не может принять решения по вашей работе. А вот по работе директора, смею вас уверить, она примет решение.

Все присутствующие отметили некоторое смягчение тона в голосе Петра Егоровича и взгляд, которым наградил Туранова Муравьев. Было в нем, в этом взгляде, и одобрение и жалость одновременно, но что касается последнего, — тут товарищи могли и ошибиться, потому что за годы общения с членом коллегии министерства товарищем Муравьевым что-то не замечалось в его взглядах на людей ничего похожего на сочувствие, не говоря уже о жалости. Он тут же внес в текст исправление, добавив, однако, и свое дополнение, и в целом формулировка приобрела теперь уже совсем грозный для Туранова смысл: «На заводе не было сделано ни малейшей попытки выполнить важный народнохозяйственный заказ в установленный срок, хотя возможности такие были в случае мобилизации всего коллектива. Сделано это было по прямому распоряжению директора завода товарища Туранова». Затем Петр Егорович глянул на часы в знак того, что времечко его совсем нерезиновое и следует, дескать, всем товарищам поелику возможно учитывать этот факт. Да и после выступления Туранова никому не хотелось даже звука подавать, потому что Иван Викторович шел уж больно напролом и составлять ему компанию никому не хотелось: дальнейшее уже было почти ясным. Выводя из-под удара двух заместителей, ставил он под этот самый удар собственную свою персону, и тут уж гляделось все им решенное как его личное дело.

Уходя из кабинета, оглядывались все на застывшие друг против друга две фигуры — Туранова и Муравьева. Ясно было, что беседа между ними продолжится, хотя все будет чисто теоретически и каждый из оставшихся в кабинете уже сделал свой выбор.

Так и было. После ухода участников совещания из кабинета Муравьев полистал свои бумаги, кашлянул в очередной раз, сказал с хрипотцой:

— Пойдешь-то куда? Подумал?

— Была бы шея, а хомут найдется… слыхал такую поговорку, Петр Егорыч?

— Приходилось. Имей в виду, твое благородство мало кто оценит.

— А это не благородство. Это правда. В конце концов, после моего освобождения от должности, вам все равно придется задуматься о принципах ответственности каждого за порученное дело. Я о руководителях говорю. О тех, которые… в общем, ты знаешь, что сейчас я снова начну свой монолог о дисциплине поставок. И на коллегии скажу, и где угодно скажу. Может, после меня директора повольготнее вздохнут.

— Донкихотство.

— Давно эту книжку читал и смутно представляю, в чем это самое донкихотство заключается.

— Оно как раз заключается в том, что ты нынче продемонстрировал, хотя, если честно, я бы тебя не уважал, если б ты смирился с этим заключением. Здесь нужно терять либо тебя, либо пару заместителей. Сухим из воды не выйдешь. В непростое дело ты попал.

— А я всю жизнь в непростые дела попадаю. Привык. И еще вот что. Ты знаешь, что мне нынче один старик вахтер сказал, которого я в свое время, вопреки всем, оставил на рабочем месте, несмотря на возраст? Он сказал так: «Похоже, Иван Викторович, опять нам прощаться придется… Жалко. А может, возвернетесь еще?»

Муравьев усмехнулся:

— Ты-то сам в это веришь?

— А черт его знает? Может, и вернусь. Ты ж знаешь, работать я умею.

— И хвастать тоже, Иван Викторович. За тобой это есть.

— Ладно, побереги силы до коллегии. Там уж у тебя будет возможность все обо мне сказать.

— Скажу. И можешь быть уверен, что скажу круче всех. Имею на это право и как коммунист, и как человек. Так что надежду на снисхождение не советую хранить. Подумай в эти дни о работе, сходи в обком. Могу, в крайнем случае, предложить на коллегии послать тебя на другой завод начальником цеха. На главного инженера в данный момент не тянешь. Больно уверен в своей правоте. Оботрешься — потом можно будет рассмотреть такую возможность. А сейчас тебя с героического коня надобно ссадить. Сорвал выполнение задания и еще геройствует: как же, непризнанный и обиженный несправедливо. Ты вот что, организуй мне пообедать перед дорогой, если можно, компанию составь. Уж черт с ним, с твоим жалобщиком. Может, на этот раз не заметит, что проверяющий с директором в столовую пошли?

День только разыгрывался. Солнце легко взбиралось по небосклону, ветер окончательно замирился, многозначительно заиграла капель.

3

Николай выбрался из оврага, щепкой счистил грязь с сапог. Дышалось тяжеловато. Уже не те силы, что раньше, но раньше усталость не тревожила. Теперь же прихватила явственно. То ли авитаминоз, как объяснила ему заводская докторша, проводившая недавно осмотр в подсобном хозяйстве, то ли уж старость шлет ему первый свой звоночек: дескать, гляди будь поосторожней, не мальчик уже, чтоб махать через овраги по-молодецки.