Стремнина

Значит, Тихончук не просто блефовал. Значит, Станислав Владимирович и в самом деле как-то замешан. Как? Прокурор Нижников из Рудногорска говорил когда-то, что Корнева устраивал Немиров. Ну и что? Он мог это делать по службе, тем более что Корнев закончил институт культуры. Может быть, Корнев давал какие-то деньги? Нет, чепуха. Чепуха. Чушь. Чтобы Немиров польстился на деньги? А разве только деньгами можно взять человека? Мебель? Тоже ерунда. Это объяснение для идиота. Единственное здесь может быть в том, что Тихончук шантажирует Немирова его участием в судьбе своего племянника. Но что за деньги? Да мало ли откуда этот долг? Ну друзья, ну занял на время. А теперь, когда этот самый начал под занятые деньги требовать услуг, Станислав Владимирович засуетился. Послал дочь, чтобы облегчить Тихончуку его миссию. Тогда, летом, когда Немиров просил его вмешаться в судьбу Корнева, Рокотов готов был пойти на смягчение ситуации. Если б Корнев согласился заплатить стоимость взятой мебели. Но сукин племянничек полез в бутылку. Пришлось Эдьке ехать по станциям. И в Бирюче раскопал истину. Оказывается, Корнев появился там в тот же день, что и вагон с грузом. Осматривал пломбы и прочее. А ночью после его отъезда вагон вскрыли. До сих пор на всех допросах не может объяснить, зачем он туда ездил. И почему на грузовой машине? И чья это машина? Рокотов перешерстил все автохозяйства Рудногорска, а машины не нашел. А потом Корнев улегся в больницу в областном центре. Поначалу Эдька полагал, что это хитрость, но потом подтвердили специалисты, что у гусара из Рудногорска язва желудка. Почти четыре месяца почивает в отдельной палате. Вопросов накопилось. А вот по части отдельной палаты так и не поймет Эдька, за какие же такие заслуги честь? И кто старался? Чудеса.

Многое во всем этом было пока что ему непонятно, но именно сейчас он понял, что ему необходим разговор с Немировым, честный, открытый разговор, чтобы понять наконец, в какой степени это проклятое корневское дело касается его лично. Сейчас ему становились ясными все ужимки этого самого Тихончука. А если что-либо связано со Станиславом Владимировичем, то уж тут можно быть стопроцентно уверенным, что жучок этот вытянет все. Такие шансы не упускают.

Волновало его вот что. Два дня назад заглянул к нему Морозов, скользнул взглядом по столу, взял одну бумагу, другую. Эдька встал с места, не каждый ведь день заместитель прокурора заглядывает в скромную келью рядового труженика прокуратуры. Геннадий Юрьевич улыбнулся, помахал перед лицом бумагой, взятой со стола:

— Самое седое дело, по-моему, у тебя, Рокотов? Долго ты еще мусолить будешь этого Корнева?

— В больнице он, Геннадий Юрьевич. Как только выйдет — займусь снова. У меня в производстве шесть дел, задержки нет.

— Да-да… Знаю. Нет, у меня к тебе претензий не имеется. Ты вот что, Рокотов, парень ты с мозгой, мне тебя учить ни к чему. В общем, с Корневым кончай. Ну, там, компенсация или что? Завод не возражает. Они ж тоже в подвешенном состоянии. Если человек болеет, его допрашивать как-то негуманно. А дело висит. Если решишь, что компенсация устроит все стороны, я подпишу бумагу.

Он постучал ладонью по столу, будто переводя внимание Эдьки со слов своих, только что сказанных, на те, которые готовился сказать, подошел к окну, распахнул форточку:

— Шеф наш в Москву собирается, Рокотов. Есть основания считать, что скоро у нас смена караула. Так что гляди веселее.

Он как-то незаметно перешел на «ты», обычно чопорный и подчеркнуто официальный Морозов. Началось его внимание к Эдьке еще с лета, когда он узнал о знакомстве его с Немировым. С той поры чувствовал Рокотов повышенное внимание к своей персоне. А месяца три назад стал Морозов его называть на «ты». Иногда даже заходил в кабинет, чтобы перемолвиться словом.

Значит, Тихончук знал уже об этом разговоре. Сослался на него вслепую? Черта с два. Знал он. Сомнений тут нет.

Неужто и Морозов тут замешан? Нет, такого быть не может. Просто повисло дело на много месяцев. Радости от этого начальству мало. С него ведь тоже спрос. А Морозов ждет не дождется, когда уйдет старик Ладыгин. Шестьдесят три года уже шефу. Хотелось бы Морозову начать свое бытие в новом качестве при завалах, малость расчищенных. Понять это можно.