Стремнина

Молча пили чай. Эдька понимал, что сейчас слова излишни. Все, что захочет, Надя сама скажет. А потом, ему сейчас все меньше и меньше хотелось вспоминать обо всей этой истории с визитом скользкого Тихончука. В мире сейчас было тихо и только посвистывала пурга да в ночной тишине о чем-то сонно бормотало радио. Когда Надя была здесь, в его доме, ему не хотелось думать о том, что оставалось за пределами стен. Мир для него со всеми заботами и проблемами начинался за порогом, и ему до утра не хотелось думать о нем. Сейчас совершенно дикой и неправдоподобной казалась мысль, что еще несколько часов назад он всерьез размышлял о возможности ссоры с Надей, мало того, о возможности прекращения их знакомства. Глядя на остывающий чай, думал он о сложности человеческих взаимоотношений, о нелогичных ситуациях, которые столь щедро конструирует жизнь. Все странно и прекрасно, и было бы очень жаль, если б все было иначе.

— Что ж ты молчала все это время?

— Не знаю. Наверное, думала.

— О чем?

— Обо всем. О нас с тобой.

— И что ты придумала?

— Ничего. А ты?

— Пей чай. Остыл совсем. Ты же промерзла.

— Чуть-чуть. Совсем немного.

Они говорили ни о чем, и в то же время обо всем. Так бывает, когда между двумя людьми существует нечто, известное только им двоим. Может быть, даже не тайна, а просто слово, улыбка, прикосновение. Посторонним очень трудно понять это эсперанто души и сердца, поэтому и существует у любви свое таинство, почти ритуал, так понятный влюбленным. Мир за стенами дома решал глобальные, почти неразрешимые проблемы, мир задыхался от забот и тревог, а двое людей здесь, в чуткой тишине однокомнатной квартиры, казалось, случайными словами ткали оболочку своего собственного мира, хрупкого, зависящего от многих случайностей, но столь желанного для обоих, что завтрашние проблемы и заботы казались недостижимо далекими.

6

Вечером в пятницу позвонил Кужелев. Было уже около восьми, собирался Иван Викторович домой, даже шарф успел обмотать вокруг шеи, да тут зашла Клавдия Карповна:

— Иван Викторович, звонит товарищ Кужелев Савва Лукич.

— Спасибо, Клавдия Карповна… Вы еще на работе? Идите-ка домой.

— А вы, Иван Викторович?

— Что я? У меня уж планида такая. Ну а нынче я сам вот переговорю с Саввой Лукичом и тоже домой. Вроде пока все в порядке.

Так оно и вышло, что «пока». Кужелев, покашляв в трубку, сообщил, что желал бы зайти к товарищу директору для делового и нужного разговора, который никак откладывать нельзя, потому что назрел уже давно и только разные причины мешали этому самому разговору.

— Что за вопрос, Савва Лукич? Ты ж председатель совета бригадиров, ты ж прямой представитель дирекции… Тебе ли стесняться зайти ко мне в любое время? Жду.

Вступление к разговору было тревожным, и все благодушие Туранова будто корова слизала. Если уж Кужелев встревожен, что ж тогда ждать?

Савва Лукич, видно, давненько ждал где-то поблизости, потому что смена закончилась в половине пятого, а сейчас уже клонилось к восьми. Да и пришел сразу же после звонка. Сел к столу, уложил корявые в заусенцах на ногтях руки, еще отчетливо пахнущие соляркой, одернул серый дешевенький пиджачок:

— Дело такое, Иван Викторович… Химия получается. Уже два раза было. Не знаю, вы ли командовали или кто? В общем, среди ребят разговор пошел. В конце октября с донецким заказом было. Сдали последние узлы шестого ноября, точно помню. Сам на трубопроводе работал. А премию за октябрь получили. Оно дело ясное, такое и при Бутенко часто было, но я вот про что, Иван Викторович… Вроде бы с другого конца поначалу взялись. Народ заговорил, что по-честному все пошло. И крикуны притихли. Ясно, что скидки никому не будет. Вы правильно меня поймите, оно верно все: работа сделана, отдай деньги. Но главное в том, что с неделю в средине месяца сплошные перекуры шли. Огнеупоров не было. А к концу месяца пошло такое… В общем, как при Бутенко. А разговоры пошли вроде для вас приятные, но, по моему разумению, не совсем: дескать, молодец Туранов, любым путем рабочему копейку гонит, думали, дескать, что только на голой правде будет скакать, ан нет, умница, все учел. Вот такие, как я понимаю, беседы вам ни к чему.

— Так, — Туранов черкнул пару слов на листке, — это ты про один случай мне рассказал, Савва Лукич. А второй?

— Второй? Да вот только что был. Для Кольского полуострова заказ. Комплекс ушел третьего февраля. А премия вот она, нынче получили. Мне лично семьдесят рублев. Хорошее дело, очень даже нужное в доме, да только куда вот мне глаза девать? Вроде все красивые слова говорим, а тут будто глаза застит. Не видим, что ли? В цеху получали деньги, так в тишине, молча, друг на друга не глядя. А чтоб огнеупоры вовремя были и сделали б мы все в срок, так с этой премии радость бы была. Я ведь что, Иван Викторович? Вы не поймите, что премия незаслуженная. Нет, я эти рубли возвращать не собираюсь, как в кино показывали. Она мной честно заработана. Только почему я должен из-за кого-то страдать. Вроде, мной заработанное, оно не совсем честное? А?