Стремнина

Были радости, но трудностей и препон было больше. Завязалась так называемая «селивановская история». Иван Степанович Селиванов, тут уж нечего говорить, работал как надо. Хороший заместитель директора. Много лет на заводе. Претензий — никаких. Зять в десятом цехе трудится. Обратился с просьбой: дочь беременная, все живут вместе. Насчет квартиры. Дескать, однокомнатную зятю, а за это он сам, Иван Степанович, готов сдать свою трехкомнатную и получить двухкомнатную. Так и порешили. Получил зять квартиру и тут же уволился с завода. А Иван Степанович делает вид, что вопрос исчерпан и о замене его трехкомнатной и речи нет. А тут рабочие цеха, где трудился зять, прислали письмо, в котором сообщают: перед увольнением зятек селивановский двум-трем приятелям сообщил, как лихо удалось директора надуть. Жена его о беременности и не помышляла, потому как заочница и еще не время. Слух об этом пронесся по всему заводу, и теперь множество людей ждало — чем же все закончится?

Потребовал к себе все бумаги Туранов, проглядел и понял: да, провели его на мякине. Насчет беременности в деле справки нет и нет оговорки об обязательстве Селиванова обменять квартиру на меньшую. Вспомнил Иван Викторович, что приходил к нему председатель завкома профсоюза с этими бумагами, но было некогда и он отмахнулся: да, решай вопрос, все обговорено. Вызвал к себе Селиванова, а тот в амбицию, что, дескать, за столько лет честной работы не заслужил для дочки жилья?

И вот что теперь делать? Ложь, рвачество директор не выносил. Не мог понять, как же теперь людям в глаза смотреть будет Селиванов? И удивлялся тому, что Иван Степанович как ни в чем не бывало продолжает скрупулезно исполнять свои обязанности, иногда шутит, как всегда деловит и спокоен, хоть и не может не заметить тех взглядов, какими его встречают многие из знающих о его трюке.

Вот так попался он как кур во щи. Казалось ему, что он гораздо больше думает о создавшейся ситуации, чем сам Селиванов. В том, что историю эту чем-то нужно кончать, сомнений не было. Предложить Ивану Степановичу уйти по собственному желанию? Он может отказаться, и тогда придется выходить с этим вопросом на министра. Обсудить на парткоме? Но ведь в чем обвинишь Селиванова? В документах ссылки на беременность дочери нет. Обошел, подлец. Прикрылся директорским именем.

Еще один урок ему, седеющему уже человеку, пять десятков лет топчущему землю. Так что, не верить людям?

В машине он молча сидел на заднем сиденье, закутавшись в поднятый воротник. Гусленко говорил что-то о штатном расписании заводского СМУ, о квалификации заводских строителей, а Туранов думал о своем. Попросив остановить машину на одной из окраинных улиц, он распрощался с заместителем и шофером. Поднялся на третий этаж старого кирпичного дома.

На звонок никто не откликался. Иван Викторович собрался было уж уходить, когда за дверью послышались шаги, щелкнул замок и на пороге встал Карманов. Не удивившись, он кивнул головой, отступил в сторону:

— Прошу, Иван Викторович.

Медленно раздеваясь, Туранов разглядывал квартиру. Это было жилье старого одинокого человека. Выношенные плюшевые кресла моды сороковых годов. Огромный деревянный шкаф вполкомнаты, домотканые половички. Тощая рыжая кошка голодным взглядом уставилась на сверток в руках гостя. Пол под шагами скрипел. Между рамами было клочками напихано серой технической ваты и стояла кружка. Телевизор «Лотос» тоже был древним добротным черно-белым аппаратом, служившим, судя по всему, никак не меньше двадцати годов.

Из кухни доносились запахи жареной картошки и кислой капусты. Василий Павлович, в выцветшей, когда-то синей, рубашке, из ворота которой вылезала неестественно-длинная шея, принял из рук Туранова сверток, кашлянул:

— Хэ… Это вы ко мне по какому же поводу, Иван Викторович?

— А без повода нельзя?

— Можно, можно, Иван Викторович. Только вы уж никак не даете возможности мне даже для проформы поломаться. Кстати, я картошечки только что изжарил, капусткой собственного изготовления побалую, а?