Стремнина

Во всем сказывалась ранняя возмужалость и степенность молодого прораба-сибиряка: и в осторожных жестах, и в миролюбивом, изучающем взгляде, и особенно в редкостной манере разговаривать — не спеша, с раздумьем и очень доверительно. Он недолго прожил в городе, лишь когда учился в институте, и второй год как возвратился в родные места. Отчасти по этой причине, а больше всего, вероятно, по воле самого Морошки, всегда избегавшего похвальбы показной образованностью, в его речи сохранялось многое от говора приангарской сельщины.

— Значит, убирать будем? — спросил Володя.

— Вернешься, пойдем с волокушей.

— А-а, одна канитель! Земснарядом бы…

Морошка взглянул на земснаряд, густо дымивший в верхней части шиверы, и спросил:

— Много там еще работы?

— Завтра закончит.

— Закончит — тогда и переставим.

Мимо земснаряда неслась по течению моторная лодка. Арсений догадался: моторист Борис Белявский и сигнальщик, стоявшие на посту, преграждая путь судам до взрыва, возвращались на стан. И все же Морошка почему-то спросил, не спуская с лодки зоркого взгляда:

— Новичок?

— Он, — подтвердил Володя.

— Вот с ним и сбегай!

II

На двери своей избы Арсений не увидел замка. «Здесь», — подсказало сердце. Уезжая в Железново, Морошка оставил запасной ключ не суматошному Володе, который мог и потерять его, а Геле Гребневой: ей нужен был свободный доступ к рации.

Дверь оказалась на крюке. «Что она, днем-то?» — с недоумением подумалось Морошке. Ему пришлось постучать, и только тогда он услышал осторожные шаги Гели. Некоторое время она почему-то молча выжидала за дверью. «Слушает, — понял Арсений. — Остерегается». Он постучал во второй раз, и тогда Геля нарочито приглушенно, будто издалека, спросила:

— Кто там?

Как всегда, Морошка задержался с ответом…

— Уходи отсюда! — сердито крикнула Геля. — Уходи, а то худо будет!

— Геля, это я, — отозвался теперь Морошка.

— Ой, это вы, Арсений Иваныч? — воскликнула Геля упавшим, но все же обрадованным голосом и поспешно сняла крюк. — Да что ж это я? И ждала ведь, и недоглядела… — добавила она уже смущенно.

Лишь отступив вплотную к двери комнатушки, где находилась рация, Геля осмелилась поднять свой взгляд. На загорелом, но чистом, устало-горестном, тонкобровом лице невысокой, в меру полненькой девушки, которую пока что хотелось называть не иначе, как девчушкой, светились темные, диковатые, тревожные глаза. Они казались чужими у Гели, словно повидали большее, чем могла повидать эта девчушка за свои годы. Они умоляли ни о чем не расспрашивать…

Арсению невольно подумалось, что именно тот, за кого приняла его Геля, и есть виновник ее странной встревоженности. «Это Белявский! — без всяких колебаний решил Морошка. — Привязался, однако, хуже холеры!» Арсения так озадачил вид Гели, что он вгорячах не нашел для нее ни одного из тех слов привета и ласки, какие готовил по пути на Буйную. Он лишь пообещал ей глазами, что не потревожит ее тайны.

— Повариха-то по ягоды ушла, — заговорила Геля, осилив свое смущение и смотря на Морошку с благодарностью. — Да это не беда. Я вам сейчас ухи из хариуса сварю.

— У бакенщика возьмешь харьюза-то? — спросил Морошка.

— Я сама наловила.

— Как же это?

— Вашу удочку брала, — ответила Геля. — Мы с батей вчера вечером ходили. У меня все готово, я сейчас в погреб сбегаю.

Второпях оставив дверь избы открытой настежь, Геля спрыгнула с крыльца и вихрем понеслась тропкой в сторону избушек бакенщиков. Невольная улыбка мягко шевельнула обветренные губы Морошки: девчонка и есть девчонка.

Уже в первые дни жизни на Буйной, несмотря на дичливость и скованность среди незнакомых людей, Геля показала себя на зависть расторопной, проворной и ловкой. По молодости и неопытности она почти ничего не умела делать, но между тем за любое дело бралась очень смело и делала все с поразительной природной смекалкой, сноровкой, а то и с лихостью.