Стремнина

Войдя в калитку впереди Морошки, Геля одним взглядом окинула дворик, наполовину крытый тесом и выстланный толстыми плахами из лиственницы. Плахи были чисты, как половицы в доме хорошей хозяйки. Открытая часть дворика была занята поленницами дров и амбарушкой, вероятно, с погребком внутри, как часто водится в сибирских деревнях; крытая же часть дворика, где виднелась опрокинутая на чурбаны лодка, была отгорожена новой, неокрашенной сетью из капроновой нити. Перед сетью на скамеечке, спиной к калитке, сидела его мать.

Старушка задумалась или увлеклась работой и обернулась лишь тогда, когда Арсений, закрывая за собой калитку, стукнул щеколдой. Но еще до того, как она успела обернуться, Геля, увидев ее дворик, успела составить о ней определенное представление. И когда наконец-то увидела ее лицо, поняла, что не ошиблась, да и непозволительно было ошибиться: на этом дворике могла обитать только такая женщина, как мать Морошки. Она была небольшого росточка — по грудь своему, сыну, вся опрятная, вся беленькая, но с зоркими темными глазами, которые молодили ее необычайно. Увидев гостей, она так вспыхнула от радости, что у нее даже заметно порозовело чистое, в едва приметных морщинках милое старушечье лицо. В ее чертах не было ничего общего с Арсением, и все же Геле немедленно подумалось, что она, где угодно встретив Анну Петровну, непременно признала бы ее матерью Морошки.

— А я ждала вас, ждала, — заговорила Анна Петровна, с первой же минуты обращаясь не только к Арсению, но и к Геле, да еще как к давно знакомой и желанной, и тем самым избавляя ее от условностей, обычных при знакомстве. — Все на огород бегала, на реку поглядывала. Нет и нет. А тут, видать, задумалась у сетушки… — Голос у нее был мягкий, певучий, но говорила она очень сдержанно, ровно, и все ее слова светились, будто камешки на речном дне в солнечный полдень. — Рада я, радешенька… Сейчас я самоварчик подогрею…

— Ой, что вы! — запротестовала Геля. — Не хлопочите.

— Нет уж, вы гости, — возразила Анна Петровна. — Как мне не угостить вас? Мне совестно будет.

— Хорошо, хорошо, — согласилась Геля, боясь обидеть Анну Петровну, не приняв ее гостеприимства.

— Я и варенья наварила.

— Варенье она любит, — сказал Морошка.

— Вот и славно.

— А какое у тебя, мама?

— Всякое. На любой вкус.

У Гели не осталось никаких сомнений, что Анна Петровна принимает ее с радостью, и стеснительность ее быстро исчезла. Этого не мог не видеть Арсений Морошка. Но Геля с удивлением заметила, что он продолжает следить за каждым шагом матери, за каждым ее взглядом с некоторой настороженностью. «Он боится, что я не понравлюсь матери? — спросила себя Геля. — Чудак! Да она вон как рада! Чего ему бояться? Она такая добрая, что для нее, наверное, все люди хороши». И еще показалось Геле, что Арсений Морошка, несмотря на очевидную приветливость матери, все ждет от нее чего-то, не то каких-то слов, не то слез, и ждет с непонятной, несвойственной ему робостью.

Указывая глазами на сеть, он заметил с обидой:

— Совести у них нету, у наших рыбаков!

— Бывает, просят, — призналась мать весело. — Нонешние-то рыбаки совсем не умеют сети ладить. Им все готовые подавай. Чинить — и то сами не чинят. А я привычна: сызмальства вяжу да уделываю. Да мне и скушно одной, без сетей-то. Уделываю — и всю жизнь вспоминаю.

У Морошки нахмурились брови.

— А ты не бойся: плохое я не вспоминаю, — сказала Анна Петровна. — Пошто его вспоминать? В любой жизни, как ни считай, много и хорошего. Оттого и жить охота.

Она прошлась вдоль сети, изредка сухонькой рукой подергивая ее и трогая поплавки из пенопласта, откровенно приглашая сына полюбоваться ее работой. И затем, сияя от удовольствия, какое дается сознанием редкостной удачи, тихонько воскликнула:

— Хороша сетушка! Поимиста будет.

Но сын продолжал хмуриться, и Анна Петровна, коснувшись его руки, попросила:

— А на рыбаков ты не серчай.

— Да как же не серчать-то?

— Это не им, а тебе сетушка.

— Что ты, мама!

— Помолчи уж, помолчи, — остановила мать сына, но опять ласково, просяще. — Это мой подарочек тебе. Она небольшая, с такой-то позволяют пока плавать. Вот и поплавай, и покажи, как у нас рыбачат, и угости красной рыбкой… — Она не называла Гелю, понимая, что та и без того смущена; вместе с тем, давая понять, что говорится именно о Геле, она тут же обратилась к ней: — Больно хороша у нас стерлядка-то! Только мало ее нынче, совсем оскудела река. А вот допрежь-то поели мы здесь красной рыбки, всласть поели! Бывало, поедут рыбаки…

Арсений обнял мать за плечи, сказал глуховато:

— Ладно, мама, ладно…

Мать покорно примолкла, но взор ее слегка затуманился тихой грустью…