«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Мне уже приходилось писать о том, что в русском искусстве персонификация времен года (недопустимая в допетровскую эпоху, когда считалось, что время – это «бездушная тварь», «сотворение не токмо не чювственное, но и бездушное»[497]) впервые появляется в пластических искусствах и обязана этим западноевропейской барочной традиции. Я имею в виду бюсты Весны в виде цветущей молодой женщины и Зимы в виде страшного и грозного старика, выполненные в Петербурге в 1717 году итальянским скульптором Пьетро Баратта. Аналогичны появившиеся также в Петровскую эпоху статуи неизвестных авторов – Лета и Осени. Персонификация и антропоморфизация образов природных стихий и времен года постепенно становится обычным явлением не только в пластических искусствах (скульптуре), но и при создании словесных календарных аллегорий.

Таков, например, образ Борея у М. В. Ломоносова в оде 1747 года, где этот бог северного ветра властвует на территории северной страны – России; таков же Борей и у Н. Н. Поповского (стихотворение «Начало зимы», 1750–1751), лишивший счастья и веселости пастушек и пастушков, тоскующих на берегах Невы по теплым летним дням; таков же он и у Г. Р. Державина в оде 1779 года «На рождение в Севере порфирородного отрока»[498]. Наряду с персонифицированными образами природных стихий в литературе появляются и персонифицированные образы времен года, как, например, в стихотворении М. Н. Муравьева 1776 года «Желание зимы», где автор призывает «владычицу» Зиму к скорейшему приходу[499], а также в шутливом стихотворении Державина 1787 года с тем же названием, где дана развернутая антропоморфизация Осени и Зимы[500]. Здесь и в ряде других произведений 1770–1780‐х годов образы времен года представлены в «человечьем» обличье, характеризуясь поведением, речью, а иногда даже внешностью и одеждой.

Восприимчивый Львов явно продолжает и развивает эту традицию. Высказывалось мнение, что поэма Львова написана в ответ на стихотворения Муравьева «Желание зимы» и Державина «Осень во время осады Очакова». Думаю, что это был не столько ответ, сколько разработка аналогичных образов в иной стилистической манере. Однако тексты современников Львова несомненно повлияли на развитие им образов персонифицированных явлений природы и сезонов, тем более что их авторами были поэты львовского круга.

У Львова первый «сюжетный пласт» текста изображает противоборство группы персонажей, представляющих собой персонифицированные образы природных стихий: Зимы как времени года, Вестника-Мороза – как погодного явления, Солнца – как астрономического явления и Козерога – как знака Зодиака (или зодиакального созвездия). Их столкновение совершается в земном пространстве и влияет на события, происходящие в мире людей в процессе наступления зимнего праздничного сезона.

Второй сюжетный слой текста, разворачивающийся параллельно, имеет место в человеческом обществе и пространственно связан с каким-то русским северным городом, скорее всего с Петербургом. Зиме и ее Вестнику-Морозу принадлежит главная роль в украшении города, в создании праздничного пространства: они развешивают снежные бахромы по стрехам крыш, строят хрустальные мосты через реки, превращают простые фонари в фонари «топазные», разрисовывают узорами окна, разбрасывают по поверхности земли снежные хлопья и т. п. Свидетельством тому, что действие происходит в северной русской столице, является и роскошество праздничного убранства города, и уличные (в то время – масляные) фонари, чем еще с начала XVIII века славился Петербург (где в 1794 году было уже 3400 фонарей – больше, чем в любой другой европейской столице). Украшение города, совершённое природными стихиями, дополняется горящими по улицам кострами, «стрелами без огня» (какими-то пиротехническими устройствами, столь характерными для XVIII века), и многими другими деталями, делающими пространство предметно насыщенным, блестящим и ярким. Роскошество картины усугубляется порою самыми неожиданными деталями, как, например, «золотыми рукавицами», в которые хлопают разогревающие руки извозчики, носившие в XVIII веке рукавицы желтого цвета (отметил К. Ю. Лаппо-Данилевский[501]), или же «златыми стезями» на мостовых, т. е. колеями, становившимися после проезда по мостовым санных полозьев ярко-желтыми и блестящими от лошадиной мочи и навоза. Цветовой яркости сопутствует звуковое оформление (игра скрипок и других музыкальных инструментов), всеобщее веселье, пляски на улицах и в домах, разъезжающая «в нарядах» публика, безудержное поедание ею «пряничных сластей» и питье «сладких вин ароматных», а также допустимое на святках фривольное поведение публики, в частности мчащиеся в санях на «залетных бегунах» «общи красоты´» (по замечанию Е. Г. Милютиной и М. В. Строганова, восходящее к Горацию наименование публичных женщин[502]), преследуемые ухажерами, и пр.