Строки, обагренные кровью

Вскоре послышался шум моторов. На аэродроме вспыхнули сигнальные огни. Самолет приземлился, и в темноте раздался голос пилота:

— Где тут обкомовцы, быстро на посадку. Товарищ Меньшиков, вы здесь?

— Да, я здесь, — ответил Федор Дмитриевич. Он стоял среди скопившихся у самолета бойцов — высокий, широкоплечий, в морской форме.

— Сажайте раненых, — приказал он, — а мы подождем следующие самолеты.

Снаряды рвались все ближе и ближе.

— Быстрее, товарищи!

Он знал, что следующего самолета уже не будет. Но он не мог оставить этих людей, сделавших все, что было в человеческих силах, и даже больше.

С ними он оставался до последних минут своей жизни. Вместе с ними бросался с винтовкой в руках в последние контратаки…

Он навсегда остался на крымской земле. Как остались здесь секретарь обкома комсомола Борис Домбровский, секретари Севастопольского горкома комсомола Саша Багрий и Надя Краевая.

Город-герой помнит своего пламенного агитатора секретаря обкома партии Федора Дмитриевича Меньшикова, который словом и личным примером в бою зажигал сердца защитников Севастополя.

«Замечательным пропагандистом был Федор Дмитриевич, — пишет в своих воспоминаниях секретарь горкома Б. А. Борисов. — Севастопольцы могли слушать его зажигательные речи без конца».

— Он был душой Севастополя, — говорят о Меньшикове его боевые соратники.

И. КОНДРАНОВ, Н. ПАНЮШКИН.

СКАЗАНИЕ О СЕВАСТОПОЛЬСКОМ МАЛЬЧИШКЕ

ИЗ РУКОПИСНОЙ ГАЗЕТЫ «ОКОПНАЯ ПРАВДА», ВЫПУЩЕННОЙ ПИОНЕРОМ В. ВОЛКОВЫМ

Дорогая десятка! Кто из вас останется жив, расскажите всем, кто в этой школе будет учиться; где бы вы ни были, приезжайте и расскажите все, что происходило здесь, в Севастополе. Я хочу стать птицей и облететь весь Севастополь, каждый дом, каждую школу, каждую улицу. Это такие мощные кулаки, их миллионы, нас никогда не победят сволочи Гитлер и другие. Нас миллионы, посмотрите. От Дальнего Востока до Риги, от Кавказа до Киева, от Севастополя до Ташкента таких кулаков миллионы, и мы, как сталь, непобедимы!

Слушайте все! — поют звонкие пионерские горны,
Слушайте!
Ему было двенадцать, когда началась война.
Ему было тринадцать, когда он погиб…

* * *

Черная зловещая громада танка приближалась к дому. Минута… Еще минута… Сейчас он врежется в дом, все сомнет, раздавит, уничтожит.

Валерик сжался в комок и забился в самый дальний угол комнаты. Но танк с грохотом проехал мимо и скрылся в темноте улицы.

И снова мертвая тишина. Будто вымерли люди в селе. Не хлопают ставни. Не скрипят ворота. Даже собаки не лают — всех перестреляли фашисты. Только луна, холодная, далекая, равнодушная, смотрит сквозь развороченную взрывом крышу. От ее взгляда еще холоднее Валерику.

— Папа… па-почка… — отчаянно всхлипывает он.

Несколько часов назад его отца убил фашист. Целую автоматную очередь выпустил прямо ему в грудь. Отец рухнул на землю, а Валерик бросился куда глаза глядят. Забрался вот в этот полуразрушенный дом, забился в угол…

Зубы выбивают мелкую дробь и никак, никак не могут остановиться. Страшно одному в темноте и холодно. Мартовский ветер гуляет по комнате.

Но что это? Шорох на улице. Будто шаги… Тихий-тихий шепот… Немцы? Может, ищут его?

— Сюда, Дика. Переждем здесь…

Нет, разговаривают по-русски.

Две тени внезапно появились в проеме окна и бесшумно спрыгнули в комнату. Луч фонарика скользнул по полу, ударил в глаза.

— Кто здесь?

— Это я, Валерик. Свой, русский…

К нему подошли двое. Один повыше, второй — совсем маленький, вроде мальчишка.

— Ты один? Что ты здесь делаешь?

— Сижу… Папку немцы убили… — всхлипнул мальчик.

Теплая, мягкая женская рука коснулась его лица.

— Ты же совсем замерз. Почему домой не идешь?

— Нет у меня дома… Мы с папкой в Черновицах жили, а мамка умерла, когда мне десять лет было… А мы сюда, в Крым, от немца бежали, хотели в Нижнем Чоргуне у дядьки жить, а он на фронт ушел воевать… — быстро-быстро говорил мальчик, будто боясь, что его не станут слушать. — Нет у меня никого. Один остался…

Возьмите меня с собой, а? Дяденька, возьмите. Вы не смотрите, что я маленький, мне уже тринадцать, я вам помогать буду! Я все умею! Буду воду носить, дрова рубить, печку топить…

— У нас, милый мой, печек нет. У другого «огонька» греемся, — промолвил хриплый бас. — И не проси, брат, не можем тебя с собой взять и точка!