Структура момента

Она слушала с интересом, и не потому, что ее взволновала история моих отношений с Ниной, - увлек сам разговор, сама возможность говорить о чем бы то ни было с такой откровенностью! И поэтому я решился еще раз повторить свой вопрос: чем же все-таки объясняется ее желание выйти за Алика, хоть он очень славный парень, добрейшая душа? Что ею двигало? Не любовь же!

Да, не любовь! Она и не скрывала этого. Собственно, и нужды никакой не было. Можно подумать, кто-то этим интересовался. Во всяком случае, не Алик; ему важно совсем другое, ему нужна девушка, которой можно доверить быть матерью его будущих детей, порядочная, здоровая, не уродка... Понятно, что согласие молоденькой девушки ему получить трудновато, поэтому он присматривался к тем, кто постарше. И в один прекрасный день заприметил ее. Двадцать пять по местным представлениям - много; что-то вроде старой девы, естественно, мечтающей выйти замуж, а значит, не очень разборчивой. Так оно и оказалось: он сделал предложение, она его приняла. Потому что полюбить она уже вряд ли кого-нибудь полюбит, а хочется иметь семью, детей, дом. Работой своей она увлечена, но жить одной в таком городе сложно, одинокая женщина мозолит всем глаза, каждый считает своим долгом что-то предложить, пристать, задеть. В общем, устала...

Аля умолкла, видимо удивленная тем, что так легко сказала обо всем, что накопилось в душе, в общем-то совсем незнакомому человеку. Даже в ответ на такую же откровенность с его стороны.

А я, слушая ее, думал о том, как много схожего в нашей жизни при всех ее различиях. Такие разные города, Москва и Сангачаур, столица и маленький провинциальный городок, а самоощущение у меня и у нее - одинаковое, ведь и я в Москве так и не стал своим. Не в том смысле, что у меня нет хороших знакомых или некому помочь в трудном положении - одни Оля с Таней чего стоят! - просто нет человека, который бы действительно понимал меня. В Москве я ощущаю какую-то ограниченность своих взглядов по сравнению с московскими друзьями, во всяком случае, меня часто в этом упрекают, а здесь, в Сангачауре, наоборот, многое меня самого раздражает и удивляет - ну хотя бы эта история с фотографией! Чушь какая-то, дикость просто, и никак Алику этого не объяснишь. Таким образом, я оказался в каком-то промежуточном состоянии - и здесь чужой, и в Москве не стал своим; отсюда уплыл, а туда не приплыл...

Рассказывая ей все это и радуясь тому, что встречаю полное понимание, я еще острее ощущал обидную необходимость рано или поздно уйти отсюда на эту чертову гребную базу, где опять придется врать, изворачиваться, чтобы соответствовать мной же самим выдуманной легенде. И, чтобы продолжить беседу, я задал вопрос, который к Алику прямого отношения не имел:

- А почему вы сказали, что уже никого не сможете полюбить?

Она, конечно, поняла, что начинается новая стадия нашего разговора, никак не связанного с тем, что привело меня сюда к ней, и в этом смысле совсем необязательная. И, отвечая на мой допрос, как бы признала существование, пусть очень коротких, но уже наших собственных и достаточно доверительных отношений.

- Потому что сыта по горло... На всю жизнь хватит.

По взгляду, брошенному на фотографию, стало понятно, кого она имеет в виду.

- Это он?

- Да. Учились вместе.

- И что?

- Как видите.

- А причина?

Она улыбнулась:

- Может, все же выпьете чаю?

Я попытался повторить жест, означающий на языке ее соседей отказ.

- Не так, - Аля рассмеялась и поправила меня; потом, мгновенно посерьезнев - она удивительно легко переходила из одного настроения в другое, во всяком случае внешне, - все же ответила: - Причина банальная. Случайно выяснилось, что имеет жену и ребенка в Ленкорани. - Легкая усмешка тронула ее губы.

- Но он же мог...

- Значит, не мог... Или не захотел... А у вас двое детей, по-моему?

- У меня?

- Мне так сказал Алик. - Она чуточку смутилась, решив, что что-то напутала.

Конечно же следовало подтвердить наличие детей; какое это, собственно, имело значение, есть у меня дети или нет? Да и глупо было отрицать то, что здесь, в Сангачауре, стало такой же реальностью, как сама моя жизнь. Но почему-то, понимая все это, я повел себя очень странно.

- Все гораздо сложнее, - сказал я, стараясь смотреть ей в глаза и чувствуя, что краснею. - В двух словах этого не расскажешь. Но сведения ваши не совсем точны.

Ответ ее не удивил:

- Так все же есть у вас дети или нет?

- Нет, - сказал я. - Нет у меня детей. И вообще я холост.

И сразу же пропало все очарование разговора: опять я оказался в своем обычном и давно осточертевшем состоянии настороженного маневрирования, необходимости взвешивать каждое слово, чтобы не быть уличенным во лжи.

- Ну я пойду?

- Что же вы так сразу? - Она не скрывала своего огорчения, хоть и улыбалась. - Пришли, разрушили жизнь и сбегаете...

- А я еще к вам зайду, - решил я неожиданно для себя.

- Заходите, конечно... Теперь я человек свободный... - Она открыла сумку, лежавшую на столе. - Я не очень разбираюсь в таких вопросах. Но, видимо, полагается это отдать, - сказала она, роясь в сумке. - Вы не передадите Алику?

- Что?