Струна

Широкий прямой коридор казался бесконечным. Что-то случилось с законами перспективы, а может, изменилась геометрия пространства — но не было ему конца, лишь неясное бурое марево плыло перед глазами.

Я медленно шагал вперед, отчего-то припадая на правую ногу, с обеих сторон стояли дети. Разного возраста — от семи лет и, похоже, до тринадцати, но одинакового облика — всё мальчики в футболках цвета морской волны. Коротенькие шорты, приглаженные волосы, сверлами вонзившиеся мне в спину глаза. И шепот, монотонный, словно бьющаяся о песчаный берег морская волна.

— Мы прощаем тебя, Уходящий… Мы прощаем тебя… Исчезай с миром…

Не было конца этому унылому шествию. Дети-марионетки всё повторяли и повторяли одно и то же. Должно быть, и им это надоело — приглядевшись, я заметил, что кое-кто лишь разевает рот в такт остальным. Кое-кто из старших, раздвинув указательный и большой пальцы, вздымали над головами малышей «козу», а те, напротив, относились к своей задаче как нельзя серьезнее. Сосредоточенные лица, широко распахнутые глаза, подрагивающие от усталости загорелые ноги, в неживом свете люминесцентных ламп казавшиеся сиреневыми, точно обтянутыми дамскими колготками.

— Мы прощаем тебя, Уходящий… исчезай с миром…

Откуда взялись эти дети? Почему они такие одинаковые, отчего живет упрямая грусть в их широко распахнутых глазах, зачем им все это надо? Струна… Загадочная, нелогичная, жестокая и запредельная Струна. И дети… Бесконечные, равнодушно глядящие мне вслед шеренги детей, завороженных, околдованных неслышным уху звоном, магической мелодией. Жертвы Крысолова? Или жертвы Струны?

Время будто замкнулось перекрученной петлей… Я все шел и шел, а коридор не кончался, и отражались от стен — теперь уж обычных, не мраморных, а всего лишь бетонных стен слова — «мы прощаем тебя, Уходящий… мы прощаем тебя…»

А, все равно, хуже теперь не будет, так почему бы и нет?

— Ребятишки, — резко остановившись, произнес я как можно громче, — а почему вы меня прощаете? Тут найдется хоть один, кого я обидел? Если да, пускай шагнет вперед. Нужно ведь еще и иметь это право — прощать…

Дети на секунду замерли — но лишь те, кто находился рядом. А стоявшие позади и те, до которых я еще не дошел, словно ничего и не случилось, продолжали заученно бубнить «мы прощаем тебя…» Мне тут же пришло в голову, что их, этих бедняг, наверняка мучили долгими тренировками. Иначе как объяснить такую ритмичность, такой слаженный хор мальчиков?

Впрочем, долго задумываться мне не дали. Болезненный тычок меж лопаток — и мой ультрамариновый провожатый злобно прошептал:

— Ну ты, козел, еще выступать будешь? С тобой поговорить напоследок, да?

Я обречено двинулся вперед. Что означает «поговорить», я уже знал. Общения со скрывшимися под черными масками следователями мне более чем хватило. Действительно, какой такой гуманизм по отношению к нам, «глиняным»?

А коридор никак не хотел кончаться, и порой ловил я себя на мысли — а может, всё уже свершилось, и это и есть она, загробная вечность… Потертый линолеум пола, мертвый свет ламп, монотонно шевелящиеся детские губы… «Мы прощаем тебя, Уходящий»…

5

— Ну, готов? Спускайся, поехали! — мелькнув на пороге комнаты, крикнул Женя. И тут же куда-то умчался, этакий живчик.

Отчего бы и не поехать? Ничего другого и не остается. Альтернативы нет, не считая, конечно, лунного поля… А там теперь снег лежит, толстым слоем. Новый снег, нового года. И не осталось никаких следов от тех черных клякс в сухой траве… Разве что тени кружатся, белесые такие, стенающие… Увы, и этого нет, не верю я во всю подобную мистику. В конце концов, случившееся со мной куда более странно.

Я спустился во двор. Там, фыркая прогреваемым мотором, стоял приземистый «бизон», а на грязном, тающем снегу топтались Шура и Миха, ребята из Жениной группы. Докуривали, о чем-то негромко толковали, пересмеиваясь. Неплохие парни, мы не раз уже пообщались в бильярдной, не говоря уже о здешнем баре, «На Дороге». Кто сказал, что люди «Струны» не уважают пиво? Обывательские домыслы, господа! Особенно если завезут «Темное олларское»… это же такой букет! И как положено — раки, соленые сухарики, копченый судак… Бармен, старик Боксис, знает свое дело…

С сухим законом пришлось проститься в первые же дни. «Все, старик! — решительно заявил Женя, — кончились у тебя дни воздержания. Вместе с опытом погружения на дно. Так возьми от жизни ее природные дары, не гнушайся простыми человеческими радостями!».