Струна

Я стал мешковатым, лейтенантик (я ведь вижу себя чужими глазами). Но я и был мешковатым. Это до войны… Меня в классе называли «жирный парень Джо». А теперь уже лысина заметна, и на мятом лацкане пиджака институтский значок, которых никто не носит, разве что первые два-три года или, наоборот, старички, у которых не получилось ничего…

Ну, это просто я окончил заочно, я поздно окончил, успокойтесь – я уже снял, снял я значок. Потому что все на свете закономерно: вы – доценты, а я… А я совсем другое.

Я иду по улице и гляжу, хотя и не надо вовсе туда глядеть, так как дом это Генки Воротнова.

Давным-давно, еще когда родился Генка, отец его – плотник нашего ОКСа – сделал на радостях модельную сапожную колодку по его мерке. Она была размером с указательный палец мужской руки…

А я, докторский сын, рассматривал ее, когда приходил к Генке, который был моим другом. Он, как отец его, много умел, а я не умел… Должно быть, с этих пор я опасаюсь, я боюсь вещей.

Давно нет отца Генки, давно убили Генку, а колодка размером с палец все стоит у них на комоде, на салфетке. Сорок лет…

Я подхожу к реке, это я слышу – отсюда громче музыка из центра, из Дома культуры на том берегу. Здесь тоже мостик есть через Инежку, которая отнюдь не Волга.

Где это я читал, что даже река, возле которой ты вырос, влияет, оказывается, на характер?! То есть проще простого: я – меланхолик, я ничего не знаю и ничего не понимаю в жизни, как бичует меня каждый, кому не лень, и вижу я все «не так» и все – «не то».

Вот кого я сегодня видел, а?! Василия Павловича?… Тетю? Андрюшу в ящике?… Некляева Доримедонта?!. Вон его последний труд под фонарем – реклама магазина «Обувь» на столбе. Да под столбом песок… Только он не желтый, он не белый, он даже не серый! Хотя… Кому нужны оттенки такой бессмысленной чепухи?

Я поворачиваю от рекламы и иду назад, и все эти окна слева, и все эти окна справа через дорогу мелькают чаще, чаще, чаще.

Я выхожу опять на перекресток. Слева от меня – милиция, справа – перепутанный собор, невысокий, белеет под луной.

Ну что… Я подхожу к решетке ограды – лошадь была там, мне хорошо слышно было, как она переступает в траве и жует.

Я гляжу на белые стены храма, на рельефы, четкие под луной, обведенные темной пылью.

Сказать вам честно?… По-моему, научным кругам такую версию о дураке подсказал, несомненно, Михаил Иванович!

И все поверили, тем и живут: «… Все лица исковерканы, как карикатуры, этого нигде и никогда не бывает».

Я стою, прижимаясь к решетке лбом, и смотрю на «перепутанных» людей… Народный мастер Егрушев, жму твою руку ты не был дураком.

Я отступаю, я отлипаю наконец от решетки. Где-то в улицах трещит мотоцикл, играет музыка в центре, на том берегу – «Солдаты, в путь».

Я поворачиваю вдоль ограды и иду к себе домой, ваш бывший Жорка, ваш Миляев Георгий, жирный, храбрый парень Джо.

А какой прекрасный запах горящих листьев; я слышу звуки своих шагов и вижу в окна трубки дневного света над карнизами, под потолками, такой текучий голубоватый свет, как на нашей ткацкой фабрике, где трубки светятся день и ночь. Как справедливо в «Истории Путилова»: «Я выскажу особенное удовольствие тому, что пришлось провести в нем кусочек жизни…» И уже не очень маленький кусок.

Но разве ж я пессимист и мрачен? Я – веселый человек, поверьте!

Вот я же верю, что вы меня поймете, – верю. Потому что… Ну я не знаю почему.

1968

Дверь

Когда я был в прошлом году в Америке по обмену – мы туда, их студенты сюда, – видел однажды, как странно медленно ехал «форд», а на заднем стекле у него громадными буквами было намалевано чем-то белым НЕДАВНО ЖЕНИЛСЯ (это на русский, понятно, перевожу).

Но я-то с Веркой не в Америке, и такое нам на все человечество ни к чему, я – от счастья – прикрепил над нашим прекрасным раздвижным диваном рекламу-лозунг: «Такой удобный мир».

Потому что раньше снимали мы плохую квартиру и виделось мне одно и то же: замок наружный на соплях, толкни с площадки и…

Понятно, коли не руководитель фирмы, бомбу на меня тратить незачем, однако ж ассистент, прямо как в медицине или на кафедре, ну пусть начинающий, а по-моему, успешно!

Теперь обитаем мы с Веркой в сейфе: две квартиры угловые, соседская и наша, отгорожены от площадки лестницы стальной дверью. Черной и лязгающей. Между ней и квартирными дверями новая уютная прихожая получилась, остренькая лампочка наверху горит.

При этом соседи наши, старики, укатили куда-то совсем надолго, и в сейфе мы хозяева. Ходит лишь иногда родственница какая-то в ту, запертую, квартиру цветы поливать. Я даже не видел ее ни разу, это Верка с ней общается.

Короче, самое наше наилюбимейшее местопребывание после работы – раздвинутый наш диван, а уж в субботу и в воскресенье…

Это просто медовые месяцы. Ходим мы обычно голые и на диване можем во всю орать от упоенья сколько влезет.

Только изредка, когда отдыхаем, мне кажется, я слышу что-то тихое, далекое за стенами: прерывистое ворчание.

Наверное, это телефон звонит соседям, которых нету.