Струны памяти

— Куда? — крикнул Ерас Колонков, но Филька уже был далеко.

А скоро стало тихо-тихо. Только трава под ногами — вширк-вширк. И кусты облепихи обеспокоенно шумели. Кружил Ерас Колонков по разметью коршуном. Растерянность прошла. Удивление осталось. «Откуда такая дикость?» — думал он. Вспомнил: «Удрал Филька. Как бы чего не натворил сдуру». Вышел с разметья на проселок, столкнулся лицом к лицу с Мартемьяном Колонковым и Сидором Греминым.

— Здрасте…

Заметил — начальник лесопункта вроде не в себе — робкий какой-то, отводит глаза… Хотел было идти дальше, да остановил Мартемьян Колонков.

— Погоди, — сказал он. — Разговор есть. — Слушаю…

— С леспромхозу приказано, — сказал Мартемьян Колонков, — на новые деляны переходить. Так ты нарежь.

— А где их взять, новые-то? — насторожился Ерас Колонков.

— За… облепиховым разметьем, — сказал Мартемьян Колонков. — Технорук покажет. Он уже был здесь.

— Чего? — задохнулся от волнения Ерас Колонков. — За разметьем? Не-ет. Ты сюда не лезь.

— Непонятное что-то говорите. — поморщился Сидор Гремин. — Лезь — не лезь. Впрочем, если вы не желаете, мы позвоним в контору, оттуда и вышлют человека, чтоб нарезал.

— Да, конечно, — сказал Мартемьян Колонков.

— Вон как! — сказал Ерас Колонков и широко зашагал по проселку.

19

Ястребом влетел Филька в барак. Полусумрак резанул по глазам. Зажмурился. Постоял, обвыкаясь. Услышал:

— А, лесников племяшок заявился. По какой надобности?..

Это — леспромхозовские бабы, на кухне возились, мужей поджидали. Филька повернулся к ним, отчужденно и холодно заблестели оленьи глаза. И опять услышал:

— Сам какой уж есть. Теперь не изменишь. Но парня-то зачем на свой лад, а?

Филька презрительно оттопырил губы, отыскал глазами дверь с захватанной до ржавого блеска ручкой, пересек узкий коридор и уже собирался войти в комнату, как наперерез кинулась простоволосая девчурка. Филька вспомнил: из недавно приехавших. Колючая, как черт. Лешкина симпатия. В клубе не раз примечал, как жалась она к Лешке. Бывало, удивлялся: «И чего в нем нашла? Оглобля да оглобля, только и различия, что голова над оглоблей возвышается».

— Ты куда? — спросила девчурка, схватив Фильку за руку. Ладонь у нее теплая, влажная. Филька смутился. Но вспомнил, зачем пришел, и легонько оттолкнул от себя девчурку. Та отступила и вдруг пронзительно закричала — уши у Фильки звоном зашлись.

— Леша! К тебе лесников племяш!

Подождала и спокойно направилась на кухню. Филька открыл дверь и оказался в небольшой — три на четыре — комнате. У стены стояла кровать, незаправленная, одеяло свесилось до пола, у окна — тумбочка. И — все… Лешка лежал на кровати, закинув ноги в кирзовых сапогах на спинку. Усмехался.

Филька закипел:

— Ты?..

Лешка лениво поднялся с кровати, сказал, догадливый:

— Может, я, а может, нет. Потому ведь и доказательств тоже нет.

— Ты, — сказал Филька. — Я знаю.

— Не треплись.

Филька пошарил глазами по комнате.

— Ты, — сказал. — Я знаю. Только зачем? Неужели не жалко? Мы столько бились… Я бы тебе сам дал, если бы ты попросил по-хорошему.

— Чего дал? — Лешка недоуменно уставился на Фильку.

— Ну ее, облепиху. Только не теперь, а позже, когда бы она вся пошла в спелость.

Лешка рассмеялся. Обидно. Филька вспомнил: «Лешкина краля предупреждала, поди. Он и успел все припрятать». Взгляд его упал на кровать. Покрывало до полу. В голове — догадка…

— Отойди-ка, — сказал он.

— Я тебе отойду, — Лешка ссутулился.

Но Филька и глазом не повел. Подошел к Лешке, оттолкнул его, отдернул покрывало, наклонился, увидел — сумка в полынной засыпи. Выпрямился. Едва не бросился на Лешку. Но перегорел, видно: такую усталость почувствовал — рукой не пошевелишь. Только и сказал: «Эх, ты!..» Глаза у Фильки большие, смущенные. Им вроде стыдно чего-то. Стыдно и совестно. Лешка отворачивался, пытался не глядеть в них. Но глаза преследовали, не отпускали от себя. Злился: «Уж лучше бы…» Лег на кровать, закрыл лицо руками. А Филька вытащил из-под кровати сумку, закинул ее за спину и — к двери. Увидел — бабы у двери. Много… Вышел из барака. Жарко и душно. На сердце — тяжесть.

20

У Мартемьяна Колонкова после встречи с лесником испортилось настроение. Его раздражало нежелание Ераса Колонкова понять очевидную необходимость предстоящего дела. «Не хочет нарезать, а придется, — думал он. — Неужели не понимает, что придется?» Но когда проходили мимо облепихового разметья, вдруг почувствовал, что не будет Ерас Колонков нарезать и что это придется в самом деле поручить кому-то другому.

На облепиховом разметье тяжелым соком созревания наливались зеленые ягодки. Разлапистые кусты гнулись книзу. И у Мартемьяна Колонкова отчего-то стало на душе много лучше. «Ишь ты, — удивлялся он, — растет лапушка. И у нас растет». Удивлялся и пытался как-то отделить облепиховое разметье от Ераса Колонкова. Будто растет оно само по себе и нет в том ничего от лесника. Хотя знал — есть. И немало.

— Как считаешь, на сколько хватит новых лесосек? — спросил Мартемьян Колонков и покосился на технорука.

— Лет на десять, пожалуй, — сказал Сидор Гремин.