Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Сходным образом Струве рассуждал и в статьях, посвященных рабочему движению[364], буржуазии и корпоративным законам[365], суду присяжных[366] и цензуре[367]. При этом он неизменно использовал один и тот же прием — на наглядном примере какого-нибудь случая из жизни или цитаты из правой прессы убедительно демонстрировал насколько сильно было расхождение между содержанием и формой российской действительности. Каждый приведенный казус интерпретировался им как проявление действия неумолимой, пусть пока и невидимой, силы, разрушающей внешне устойчивую неподвижную автократическую систему: «Будущий историк нашего времени когда-нибудь отметит эту любопытную его черту: в мелких столкновениях из- за пустячных поводов он раскроет медленное, но неуклонное действие могущественных исторических течений»[368].

Немалое внимание Струве уделил и польскому вопросу[369]. В статьях, посвященных этой теме, он с поразительной прямотой писал о глупостях и преступлениях, допущенных в ходе русификации, о жестокости, с которой после волнений 1863 года были «усмирены» западные области, о праве поляков на сохранение своей национальной культуры. Тем, кто привык представлять себе Россию конца XIX века как страну, в которой совершенно отсутствовала свобода слова, можно посоветовать прочесть эти статьи Струве, опубликованные в период усиления реакции в легально издаваемом журнале.

Общий пафос этих обзоров — а всего их было шесть — был оптимистичным. Реакционная политика правительства под пером Струве выглядела либо глупостью, либо следствием отчаяния. Подобное положение дел могло тянуться еще год-другой, но рано или поздно жизнь должна была взять свое, а она, естественно, была на стороне свободы. Струве особенно настаивал на необходимости соблюдения прав и уважения достоинства человека — не только потому, что они ценны сами по себе, но и в силу того, что без них невозможно нормальное функционирование законодательства и экономики[370]. Россию необходимо вестернизировать, поскольку «…не может подлежать сомнению, что узел всех всероссийских вопросов [лежит] в степени развития и культуры русского центра, коренной России. Мы бы сказали, что он — на Москве. Европеизация тяготеющего к Москве центра, создание в нем русской культуры, которая не была бы «истиннорусской», а прежде всего и в корне европейской — вот в чем разрешение всех, без исключения, жгучих всероссийских вопросов…»[371]

Из теоретических материалов, написанных Струве для Нового слова, наиболее значительным является тот, который относится к дискуссии с Сергеем Булгаковым по вопросу свободы и необходимости, поднятому Рудольфом Штаммлером в его незадолго до того вышедшей книге «Экономика и общество»[372].

Штаммлер, немецкий неокантианец, подверг серьезному критическому анализу принятую в марксистской социологии теорию причинности. Не отвергая тезис Маркса о том, что идеи и социальные институты — то есть надстройка — зависят от лежащих в их основании экономических факторов, он тем не менее пришел к выводу, что эта зависимость не может быть адекватно выражена в терминах теории причинности. Между экономическим базисом и его надстройкой невозможно провести достаточно отчетливое различение с тем, чтобы со всей ответственностью можно было настаивать, что нечто одно является «причиной» другого. Например, юридический институт собственности, отнесенный Марксом к надстройке, принадлежит и экономическому базису, поскольку определенная форма собственности связана с соответствующей ей структурой производительных сил. Согласно Штаммлеру, для того, чтобы более адекватно выразить отношения между «базисом» и «надстройкой», от понятий «причина» и «следствие» необходимо перейти к понятиям «форма» и «содержание». Штаммлер пришел к выводу, что «общество», как объект социлогических исследований, должно быть изучено прежде всего с экономической точки зрения, а затем — еще раз, но уже с юридической (надстроечной). Все это в достаточно существенной степени посягало на суть марксистского метода и вело к далеко идущим следствиям, которые Струве в должной мере оценил лишь несколько лет спустя, когда подверг критическому анализу разработанную Марксом теорию общественного развития.