Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Идейной опорой всех ведущих экономических доктрин была, согласно Струве, вера стоиков в существование всеобщего закона, управляющего космосом. Предшественник стоической школы Гераклит усматривал в этом законе источник как физического, так и морального миропорядка; в свою очередь Зенон и его ученики полагали, что законы природы и принципы нравственности имеют сходное происхождение и, следовательно, тождественны по сути. Применяя свою концепцию, стоики, отдававшие приоритет этике, ставили моральное выше физического. «Можно сказать, — отмечал в данной связи Струве, — что эта концепция наложила свой отпечаток на целые столетия экономического мышления»[16]. Взгляды стоиков были восприняты Цицероном и римскими правоведами, а через них усвоены и средневековой мыслью. Явные следы рассматриваемой установки можно обнаружить в писаниях таких относительно современных философов, как Гуго Гроций и Локк.

Даже после того как экономика утвердила себя в качестве самостоятельной научной дисциплины, — Струве датирует это событие второй половиной XVIII века — естественное право продолжало в ней доминировать. Все физиократы, начиная с Кенэ, разделяли убеждение стоиков об идентичности физического и морального порядка. Они первыми выдвинули тезис о том, что свобода экономической деятельности представляет собой «естественный закон» — до сего момента понятие естественного права использовалось для оправдания только политических или экономических свобод. Кенэ предполагал существование «естественного» мирового порядка, нерушимого, совершенного и выражающего Божью юлю. Из этого убеждения проистекала его апология laissez faire, призывавшая отвергнуть законы, установленные людьми, ради «естественных», дарованных свыше. Несмотря на свои разногласия с Кенэ, Адам Смит также усвоил эту моральную позицию: экономические воззрения обоих мыслителей были выношены «во чреве этики»[17].

Но даже в то время, когда теория естественного права почти безраздельно доминировала в экономической мысли, сумело заявить о себе новое, эмпирическое течение, питаемое естественнонаучными открытиями. Ведущим его представителем был сэр Вильям Петти, английский врач XVII века, которого Струве, им восхищавшийся, считал предтечей современной научной экономики. Петти имел дело только с измеряемыми сущностями. Струве с удовольствием цитировал следующее его высказывание: «Вместо сравнительных и превосходных степеней и умственных арументов я решил выражаться… посредством чисел, веса или леер»[18]. Свой «физико-математический» подход к экономике Петти противопоставлял «этическому натурализму», берущему начало в философии стоиков.

В свете сказанного неудовлетворенность философским рационализмом и естественным правом, обнаружившаяся на заре Французской революции, должна была, по идее, привести к изгнанию стоического наследия из экономической теории. В определенном смысле это действительно произошло. Теорию естественного права отверг сначала Бентам, а затем — своей известной фразой «бытие определяет сознание» — Маркс. Но если присмотреться к экономическим концепциям XIX столетия повнимательнее, можно увидеть, что идея естественного права оказалась удивительно живучей. Центральный тезис любой либеральной экономической теории — положение о «гармонии интересов» — напрямую проистекал из естественного права. Даже Маркс и его друзья-социалисты, нарочито отвергавшие естественное право как «буржуазную» идею, иногда протаскивали через черный ход своих построений что-нибудь весьма похожее. Отстаивание экономической регламентации (плановой экономики), составлявшее, по мнению Струве, обязательное требование всех социалистических доктрин, предполагало способность «разума» постигать и упорядочивать человеческие взаимоотношения. Подобно либерализму, «научный социализм» исходил из возможности гармонии между умозрительной концепцией и естественным ходом вещей, полной рационализации социоэкономического процесса[19]. Подобное убеждение роднило либерализм с социализмом, невзирая на кажущуюся несовместимость обеих доктрин. Два доминирующих учения нашего времени расходились отнюдь не в том, достижима ли совершенная гармония мысли и действия, морального и материального — ни то, ни другое не ставило такую возможность под сомнение. Разделяли же их различные представления о путях достижения подобной гармонии: либералы предполагали, что она сложится сама собой, спонтанно, через свободную игру рыночных сил, в то время как социалисты делали упор на фактор сознания, на волевое усилие[20]. Подлинное расхождение касалось веры в «полную рационализацию социоэкономического процесса» и убеждения (которое исповедовал сам Струве) в том, что «социоэкономическому процессу присущ внутренний дуализм», лишь один сегмент которого поддается рационализации.