Сценарии перемен. Уваровская награда и эволюция русской драматургии в эпоху Александра II

В целом, события «Горячего сердца» выглядят комическим воспроизведением «Воеводы…»: установившийся в Смутное время политический порядок уже настолько выродился, что стал похож то ли на пародию на себя, то ли на не очень удачную пьесу. В этой связи показателен рост условности событий: если в «Дмитрии Самозванце…» все показанное соответствует источникам и, видимо, должно восприниматься как абсолютно достоверное изображение событий, то в «Воеводе…» уже возникает фантастический образ домового. Вторжение фольклорной фантастики свидетельствует о том, что серьезность и непосредственное присутствие политической власти ослабевают со временем и удалением от центра. Для драматурга становится эстетически возможно говорить о жизни воеводы иносказательно, хотя о царе так говорить было нельзя: высшая власть не допускала практически никакого вымысла или условности. В «Горячем сердце» условность достигает предела: власть ослабела настолько, что ее образ, репрезентация в зеркале народного театра становится важнее ее самой.

Однако, как показывает пьеса Островского, власть, исторически восходящая ко временам Смуты, все еще способна разрушать человеческие жизни, особенно жизнь героини комедии Параши. В своем монологе она описывает, как разрушаются для нее само понятие родительского дома и нравственная связь с отцом – значимым носителем власти и авторитета:

Прощай, дом родительский! Что тут слез моих пролито! Господи, что слез! А теперь хоть бы слезинка выкатилась; а ведь я родилась тут, выросла… Давно ли я ребенком была: думала, что милей тебя и на свете нет, а теперь хоть бы век тебя не видать. Пропадай ты пропадом, тюрьма моя девичья! (Островский, т. 3, с. 113–114).

Неожиданным образом это разрушение дома, вызванное воздействием политической власти, перекликается со словами Домового из «Воеводы…»:

Запустеет терем, принаклонится,
Заметет по углам пылью-плесенью,
Понесет по сеням бранью, руганью,
Сип да воп по клетям с перекорами.
Не слыхать-то мне смеху веселого,
Молодого, девичьего, звонкого.
Не слыхать по ночам бреду жаркого,
Только старым старухам шлыки сшибать

(Островский

, т. 6, с. 202).

В кульминационный момент пьесы Параша, не надеясь больше сохранить доверие и уважение к отцу и другим жителям города, кричит: «Не сидеть мне в чулане! Зажгу я свой дом с четырех углов» (Островский, т. 3, с. 149). Вероятно, в более традиционной комедии, в том числе в ранних пьесах самого Островского, нормальным разрешением этой коллизии было бы основано на искреннем раскаянии девушки, осознающей, что отец желает ей добра, и принимающей жениха, которого он рекомендует. В «Горячем сердце», однако, эта ситуация инвертирована: отец Параши выгоняет свою жену (и мачеху главной героини) и принимает жениха, которого выбирает дочь. К такому разрешению конфликта подталкивает и представитель официальной власти – городничий Градобоев («…хозяйничать у тебя будет дочь, да возьми зятя хорошего в дом» – Островский, т. 3, с. 160), и воля самой девушки, заявляющей отцу: «Отдавай меня за того, кого я сама полюблю. А уж ты меня не неволь!» (Островский, т. 3, с. 160–161). В итоге Параша становится хозяйкой отцовского дома, и эмасипация от отцовской власти приводит как раз к восстановлению нормальных семейных отношений, нарушенных своеволием ее отца и мачехи:

ПАРАША. Вот, батюшка, спасибо тебе, что ты меня, сироту, вспомнил. Много лет прошло, а в первый раз я тебе кланяюсь с таким чувством, как надо дочери. Долго я тебе чужая была, а не я виновата. Я тебе с своей любовью не навязываюсь, а коль хочешь ты моей любви, так умей беречь ее.

<…>

КУРОСЛЕПОВ. Ты уж меня и не спрашиваешь.

ПАРАША. Чего не знаю, так спрошу, а что сама знаю, так зачем спрашивать (Островский, т. 3, с. 163).