Сценарии перемен. Уваровская награда и эволюция русской драматургии в эпоху Александра II

ГРАДОБОЕВ (садясь на ступени крыльца). До бога высоко, а до царя далёко. Так я говорю?

ГОЛОСА. Так, Серапион Мардарьич! Так, ваше высокоблагородие.

ГРАДОБОЕВ. А я у вас близко, значит, я вам и судья.

ГОЛОСА. Так, ваше высокоблагородие! Верно, Серапион Мардарьич.

ГРАДОБОЕВ. Как же мне вас судить теперь? Ежели судить вас по законам…

1-Й ГОЛОС. Нет, уж за что же, Серапион Мардарьич!

ГРАДОБОЕВ. Ты говори, когда тебя спросят, а станешь перебивать, так я тебя костылем. Ежели судить вас по законам, так законов у нас много… Сидоренко, покажи им, сколько у нас законов.

Сидоренко уходит и скоро возвращается с целой охапкой книг.

Вон сколько законов! Это у меня только, а сколько их еще в других местах! Сидоренко, убери опять на место!

Сидоренко уходит.

И законы всё строгие; в одной книге строги, а в другой еще строже, а в последней уж самые строгие.

ГОЛОСА. Верно, ваше высокоблагородие, так точно.

ГРАДОБОЕВ. Так вот, друзья любезные, как хотите: судить ли мне вас по законам или по душе, как мне Бог на сердце положит.

Сидоренко возвращается.

ГОЛОСА. Суди по душе, будь отец, Серапион Мардарьич.

ГРАДОБОЕВ. Ну, ладно. Только уж не жаловаться, а коли вы жаловаться… Ну, тогда уж…

ГОЛОСА. Не будем, ваше высокоблагородие (Островский, т. 3, с. 116–117).

Из пьесы остается неясным, насколько справедливы были опасения горожан: вполне возможно, что «отеческие» поучения Градобоева действительно намного менее опасны, чем формальное следствие. Так или иначе, суд проходит по своим правилам, не имеющим никакого отношения ни к дореформенным, ни к пореформенным законам Российской империи, зато очень близким к жизни Московского царства, которой посвящены исторические пьесы драматурга. Как проницательно отметила А. И. Журавлева, она «может напоминать только времена воевод»778. Впрочем, сцена эта похожа и на времена Лжедмитрия, как их представлял Островский.

Конечно, городничий в маленьком провинциальном городке совершенно не похож на Дмитрия Самозванца, однако между пьесами есть преемственная связь: и в прошлом, и в настоящем люди подчиняются единым историческим законам. Чтобы показать эту связь, Островский, видимо, сознательно соотносит ситуации, изображенные в «Горячем сердце», в «Дмитрии Самозванце…» и в «Воеводе…». Неслучайно здесь место действия – город Калинов, уже изображенный Островским в «Грозе», находится на Волге, что в творчестве Островского исключительно значимо779. Уже С. К. Шамбинаго предположил, что «волжские» пьесы Островского – «Гроза», «Козьма Захарьич Минин, Сухорук» и «Воевода…» – представляют собою части несостоявшегося цикла пьес «Сны на Волге»780. По всей видимости, «Горячее сердце» примыкает к этому циклу. Именно «Воевода…» из этих пьес ближе всего к «Горячему сердцу» и по жанру (обе пьесы автор обозначил как комедии), и по времени создания (вторая половина 1860‐х гг.).

Как и в «Воеводе», ключевой темой «Горячего сердца» становится угнетение, которое в российской истории постоянно обретает разнообразные формы. Несправедливо изгнанный из дома нанявшего его купца молодой человек восклицает: «Вот тебе, бабушка, Юрьев день!» (Островский, т. 3, с. 112), что вновь отсылает к теме крепостничества, прямо обозначенной в «Воеводе…». На это другой домочадец отвечает ему: «Вольный ты теперь казак» (Островский, т. 3, с. 112). Здесь впервые возникает тема разбойничества – формы сопротивления этому угнетению, которая позже сыграет важную роль и особенно значима на фоне «Воеводы…».