Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Почему он должен лежать здесь? – спросила я у врача, у того, что сказал мне насчет «провернуть дельце». Он же не сумасшедший – почему же лежит рядом с сумасшедшими? Потому что у нас есть средства, необходимые в таких случаях, как его, ответил врач. Есть необходимое оборудование. Мне следовало бы спросить, о каком оборудовании он говорит, но я была слишком расстроена. Позже я это узнала. Врач подразумевал электрошоковое оборудование, от которого тело мужа содрогалось в конвульсиях, – так они пытались «провернуть дельце» и возвратить его к жизни.

Если бы мне пришлось проводить в переполненной палате мужа все воскресенье, я и сама спятила бы, клянусь. Но я делала перерывы, бродила по больничному парку. У меня там даже любимая скамейка появилась – под деревом, в безлюдном уголке. Однажды, придя туда, я увидела сидевшую на этой скамейке женщину с младенцем. В большинстве публичных парков, на станционных платформах и так далее скамейки снабжались табличками «Белые» или «Небелые», но на этой не было ничего. Я сказала женщине «Какой милый малыш» или что-то вроде того, хотела дружелюбие проявить. Однако она явно перепугалась, прошептала «Dankie, mies», что означает «Спасибо, мисс», подхватила ребенка и, как-то крадучись, бочком, пошла прочь.

«Я не из таких», – захотелось мне крикнуть ей вслед. Но я промолчала, конечно.

Я и желала, чтобы это время поскорее прошло, и не желала, чтобы оно проходило. Хотела быть рядом с Марио и хотела уйти, освободиться от него. Первое время я приносила с собой книгу, думая, что буду сидеть рядом с ним и читать. Однако читать в таком месте я не могла, не могла сосредоточиться. И я решила: «Надо брать с собой вязание. Дожидаясь, пока пройдет это смутное, тягостное время, я успею связать не одно постельное покрывало».

В Бразилии, когда я была молодой, у меня вечно не хватало времени на все то, что мне хотелось сделать. Теперь же оно стало моим злейшим врагом – время, которое попросту не проходило. Теперь я ждала, когда все это закончится – эта жизнь, эта смерть, эта живучая смерть! Какую роковую ошибку мы совершили, взойдя на борт корабля, плывшего в Южную Африку!

Ну вот. Это и есть история Марио.

Он умер в больнице?

Да, там. Он мог бы прожить и дольше, организм у него был крепкий, как у быка. Однако когда врачи поняли, что ничего им провернуть не удастся, то просто перестали уделять ему какое-либо внимание. Может, и кормить перестали, наверняка сказать не могу, на мой взгляд, он каким был, таким и остался, не отощал. И сказать по правде, я против этого не возражала, мы хотели, чтобы его отпустили на волю, – все мы: и сам он, и я, и врачи.

Мы похоронили его на кладбище, находившемся неподалеку от той больницы, не помню, как оно называется. Так что покоится он в Африке. Я больше ни разу туда не возвращалась, но иногда думаю о Марио, как он лежит там, сосем один.

Сколько сейчас времени? Я так устала, мне так грустно. Воспоминания о тех временах всегда меня угнетают.

Может быть, прервемся?

Нет, давайте продолжим. Не так уж и много мне осталось рассказать. Давайте я расскажу о моих танцевальных курсах, потому что через них-то он и попытался добраться до меня, ваш мистер Кутзее. А потом вам, может быть, удастся ответить на один мой вопрос. И тогда мы закончим.

В то время найти порядочную работу я не могла. Профессиональных возможностей для такой, как я, танцовщицы из balet folclórico, попросту не существовало. Балетные театры Южной Африки, желая доказать, какие они изысканные европейцы, ничего, кроме «Лебединого озера» и «Жизели», не ставили. Поэтому я ухватилась за работу, о которой уже говорила, – стала преподавать в танцевальной студии латиноамериканские танцы. Моими учениками и ученицами были те, кого там называли «цветными», – мулаты. Днем они работали в мастерских и офисах, а вечерами приходили в студию, чтобы научиться новейшим латиноамериканским па. Мне они нравились. Хорошие были люди, дружелюбные, мягкие. По поводу Латинской Америки – и прежде всего Бразилии – они питали романтические иллюзии. Повсюду пальмы, повсюду пляжи. В Бразилии, думали они, люди вроде них чувствуют себя как дома. Я ничего им не говорила, не хотела разочаровывать.

Каждый месяц проводился новый набор, такая в студии была система. В приеме никому не отказывали. Если ученик платил деньги, я должна была его учить. И однажды, войдя в класс, чтобы познакомиться с новыми учениками, я увидела среди них его, а в списке имя: «Джон Кутзее».

Ну, даже сказать не могу, до чего я огорчилась. Одно дело, если ты выступаешь перед публикой и тебе не дают проходу поклонники. К этому-то я привыкла. Но тут было совсем другое. Тут я не обязана была выставлять себя на показ, я была просто преподавательницей и имела право требовать, чтобы ко мне не приставали.