Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Отец, поскольку он бухгалтер, становится главной фигурой этих операций. Во время инвентаризации ему приходится жертвовать обеденным перерывом и работать до поздней ночи. Работать в одиночку: ни миссис Нордьен, помощница отца, ни продавцы трудиться сверхурочно и возвращаться домой последними поездами не готовы. После наступления темноты, говорят они, поезда становятся опасными: и так уж слишком многие жители пригородов пострадали от нападений и грабежей. И потому, когда заканчивается рабочий день, в конторе остаются, чтобы корпеть над документами и учетными книгами, только братья – в их кабинете да его отец – в своей клетушке.

– Если бы миссис Нордьен задерживалась после работы всего на один час, – говорит отец, – мы бы мигом все закончили. Я бы зачитывал цифры, она сверяла бы их. А заниматься этим в одиночку – безнадежное дело.

На бухгалтера отец никогда не учился, однако за годы юридической практики освоил хотя бы начатки этой профессии. У братьев он проработал бухгалтером двенадцать лет – с того времени, как оставил практику. Братья, надо полагать, – Кейптаун город маленький – о его пестром юридическом прошлом знают. Знают и потому – следует полагать и это – присматривают за ним во все глаза: а вдруг он, хоть ему и осталось до пенсии всего ничего, попытается как-то их облапошить.

– Если бы ты привозил учетные книги домой, – говорит он отцу, – я помог бы тебе в сверке цифр.

Отец только головой качает – и, в общем, понятно почему. Отец говорит о гроссбухах, как о книгах Священного Писания: так, точно работа с ними сродни жреческому служению. Работа с ними, позволяет предположить его тон, есть нечто большее, чем элементарные арифметические упражнения со столбцами цифр.

– Не думаю, что я смогу привозить их домой, – в конце концов говорит он. – Да еще и на поезде. Братья не позволят.

Это он понимает. Что станет с «Апогеем», если на отца нападут и священные книги исчезнут?

– Тогда давай я буду приезжать ко времени вашего закрытия в город и подменять миссис Нордьен. Мы могли бы работать вместе, ну, скажем, с пяти до восьми.

Отец молчит.

– Я просто буду помогать тебе в сверке цифр, – говорит он. – Если в книгах присутствуют какие-то секреты, я в те места и заглядывать не стану.

Когда он впервые приезжает в фирму, ни миссис Нордьен, ни продавцов там уже нет. Отец представляет его братьям:

– Мой сын, Джон. Он предложил помочь мне со сверкой цифр.

Он пожимает братьям руки: мистер Родни Сильверман, мистер Барретт Сильверман.

– Боюсь, платить вам большую зарплату мы не сможем, Джон, – говорит мистер Родни. И поворачивается к брату: – Как ты думаешь, Барретт, кто обойдется нам дороже – доктор наук или дипломированный бухгалтер? Этак нам еще и ссуду брать придется.

Все смеются шутке. А затем ему предлагают оплату. В точности те деньги, какие он получал шестнадцать лет назад, студентом, перенося на карточки статистические данные, полученные муниципалитетом при обследовании домашних хозяйств.

Он и отец усаживаются в стеклянной клетушке бухгалтеров. Задача перед ними стоит простая. Они просматривают товарные накладные, папку за папкой, убеждаясь в том, что стоящие там цифры правильно перенесены в гроссбухи и банковскую книгу, ставя на проверенных галочки красным карандашом и проверяя стоящие внизу книжных страниц суммы.

Работа медленно, но продвигается. Одна ошибка – пять лишних или недостающих центов – приходится в среднем примерно на тысячу записей. В остальном бухгалтерские книги пребывают в образцовом порядке. Как из расстриженных священников получаются самые лучшие корректоры, так и из отлученных от практики адвокатов получаются, похоже, наилучшие бухгалтеры – отлученных от практики адвокатов, призывающих, если потребуется, на помощь своих сверхобразованных, полубезработных сыновей.

На следующий день он, направляясь в «Апогей», попадает под ливень. И приходит на место промокшим до нитки. Стекло отцовской клетушки запотело; он входит, не постучавшись. Отец, сгорбясь, сидит за столом. В клетушке присутствует третья персона – женщина: молодая, с глазами газели и плавными линиями тела, – она как раз надевает плащ.

Он ошеломленно замирает на месте.

Отец встает:

– Миссис Нордьен, это мой сын, Джон.

Миссис Нордьен смотрит мимо него и руки ему не протягивает.

– Ну, я пошла, – низким голосом произносит она, обращаясь не к нему, а к отцу.

Спустя час уходят и братья. Отец кипятит в кастрюльке воду, заваривает кофе. Они работают, проверяя страницу за страницей, колонку за колонкой, до десяти, пока у отца не начинают слезиться от усталости глаза.

Дождь прекратился. Они идут к станции по пустынной Рибек-стрит: двое более или менее крепких мужчин пребывают здесь в большей безопасности, чем один, и во много раз большей, чем одинокая женщина.

– Давно миссис Нордьен работает у вас? – спрашивает он.

– С прошлого февраля.