Студент

Малиновым звоном прозвучали для меня слова: «Александро-Невская лавра»! «Адмиралтейство»! Я энергично зашагал в ту сторону, где должен был находиться мой новый храм науки, а когда через несколько шагов обернулся, симпатичная девушка все еще стояла и удивленно смотрела мне вслед.

Город встретил меня приветливо — ясным солнечным утром и безоблачным небом, что для расположения на прибалтийской широте — явление не частое.

Вспомнив легенду, по которой четная сторона Невского проспекта является солнечной и на ней всегда больше улыбающихся людей, чем на теневой стороне, я сообразил, что нахожусь как раз на нечетной стороне, потому что оказался в тени. Недолго думая, я перешел на другую сторону, где люди должны были улыбаться. К моему разочарованию, люди здесь улыбались не чаще, чем на той, нечетной стороне, хотя настроения моего это никак не испортило.

Я шел и крутил головой, узнавая памятники великого зодчества и, наверно, казался похожим на аборигена Новой Гвинеи, которого взял с собой в Петербург Миклухо-Маклай.

Я дивился на коней Клодта на Аничковом мосту через Фонтанку. Правильнее сказать, на четыре скульптурных группы «Укротители коней» Петра Карловича Клодта.

На память пришли стихи Александра Блока:

…Лошадь влекли под уздцы на чугунный
Мост. Под копытом чернела вода.
Лошадь храпела, и воздух безлунный
Храп сохранял на мосту навсегда…
Все пребывало. Движенья, страданья -
Не было. Лошадь храпела навек.
И на узде в напряженьи молчанья
Вечно застывший висел человек.

Честно говоря, мне эти стихи не нравились. Что-то громоздкое, заумное и путанное. А, с другой стороны, если они отпечатались в моем сознании, то, наверно, источали какую-то мощь и силу, которые меня впечатлили.

Я еще дважды прошел по мостам — через канал Грибоедова и в конце — через Мойку. Подивился сходству магазина купца Елисеева в Ленинграде и в Москве. У Гостиного двора я перешел Невский проспект в самом его широком месте. Площадь Гостиного двора занимала целый квартал. Купцы, на деньги которых предполагалось строить торговое здание, пожадничали, отвергли проект Растрелли и приняли более скромный — Валлен-Деламота. Но, и согласно этому скромному проекту, здание растянулось на 230 метров. Я специально прошел всю анфиладу, чтобы представить, где и как можно было разместить 300 лавок, которые изначально расположили здесь.

У Казанского собора я замедлил шаг, отдавая дань похороненному в нём полководцу Михаилу Кутузову.

Моё знакомство с городом только начиналось, но уже испытывал восторг перед величием творения Петра. Город возник, как призрак — были болота, а вознёсся «великий град».

Пока я, не спеша и глазея по сторонам, чтобы не пропустить что-то интересное (а интересным оказалось каждое из зданий, выходящих фасадом на Невский), не заметно пролетело время. Часы показывали без четверти десять. Это значит, что я разгуливал по Невскому почти два часа. На небе появились тучки, похожие на белых барашков. Они медленно плыли по небу, ненадолго закрывая солнце, и тогда тени от предметов размывались и пропадали.

У Мойки, чтобы выйти к институту, нужно было свернуть налево, но зная, что где-то рядом находится Исаакиевский собор, не удержался от соблазна и пошел его искать. Правду говорят, что в Питере трудно заблудиться: все по прямой; я без труда нашел Морской проспект, и, наконец, увидел: вот он, Исаакий — один из самых известных символов города на Неве наряду с Медным всадником и Адмиралтейством. Я стоял перед собором и мыслью уносился в тот далёкий век, когда француз Огюст Монферран показал свой проект императору Александру I, а потом под основание будущего собора вбивали более десяти тысяч шестиметровых сосновых свай. Представить невозможно, что ста двадцати пяти тысячам рабочих потребовалось пять лет, чтобы заложить один только фундамент…

До института я добрался только в двенадцатом часу.

В главном его корпусе, бывшем дворце Разумовского, в конце XVIII века размещался Воспитательный дом, а потом сиротский институт. Пеликан, кормящий птенцов, на воротах главного корпуса считался символом воспитательного дома, теперь стал символом института….

Деканат факультета нашел без труда и декана застал на месте. И слава богу, что не воспользовался письмами Зыцеря. В протекции я видел что-то унизительное. Вроде того, что без этих писем я сам ничего не стою. Дома казалось лестным, что уважаемый мной учитель видит во мне молодого человека, который достоин поддержки, и подтверждает это рекомендательными письмами. Но здесь, на месте, когда дело потребовало конкретного решения, все воспринималось по-другому.

Глава 2

Еще один с головной болью. Почему я не хотел стать врачом. Меня принимают переводом в институт.