Студент

Когда я помог в свое время освободиться от головной боли Лике Токаревой, мне это стоило достаточных усилий. Тогда я еще не обрел вновь ту силу, которой я обладал до болезни. Сейчас все вернулось, и я мог бы просто, в течение двух минут снять головную боль Михаила Александровича без всякого гипноза, но тогда мне пришлось бы потратить время на долгие объяснения, чтобы преодолеть его недоверие, и он разрешил бы мне эксперимент над собой.

— У вас больше не болит голова. Вы чувствуете прилив сил и у вас хорошее настроение, — пожелал я, провел рукой перед глазами декана и пошел на свое место.

Михаил Александрович несколько секунд сидел молча, как-то по-детски хлопал ресницами, потом сказал:

— А что происходит?

— Голова болит? — спросил я.

— Совершенно не болит, — удивленно отметил Михаил Александрович и зачем-то даже постучал пальцами по голове.

— Это вы? Гипноз? — в голосе его угадывалось недоверие.

Я вкратце рассказал о своем умении снять боль с помощью бесконтактного лечения руками, но не вдавался в подробности.

— Что же вы так вот просто взяли и ввели меня в состояние гипноза, а я даже пикнуть не успел?

Теперь он смотрел на меня насторожённо, хотя весь вид его говорил о расположении ко мне. В его голове мелькнула мысль, что человек, обладающий такими гипнотическими способностями, может быть в чем-то опасен, и колебался, не зная, как на это реагировать. Я счел нужным успокоить его, коротко рассказав о болезни отца и о том, как я лечил дочь генерала КГБ.

— Знаете, Михаил Александрович, — сказал я. — Есть какой-то внутренний запрет, которому я подчиняюсь, и я уверен, что никогда не смогу переступить ту грань, за которой начинается зло. И это что-то выше меня.

Не знаю, насколько это все его убедило, но декан вдруг сказал:

— Пишите заявление и оформляйтесь, как это положено. Я подпишу.

— Спасибо! — обрадовался я и, обнаглев, спросил:

— Михаил Александрович, у меня еще две просьбы.

Михаил Александрович все также доброжелательно смотрел на меня и ждал, что я буду просить еще.

— Мне бы общежитие?

— Голубчик, трудно, — сказал Михаил Александрович. — Но уладим. Только в сентябре, когда начнутся занятия…Что еще?

— Я бы не хотел, чтобы о моих паранормальных, как они называются, способностях вы кому-то говорили.

— Это, батенька, не просто. Но ведь все равно узнают.

— Конечно узнают, но постепенно и дозировано, — согласился я.

— Хорошо. Рад был знакомству и уверен, что вы будете достойным студентом нашего факультета.

Глава 3

Погода в городе Петра. Жизнь прекрасна. Дворцовая площадь и Зимний дворец. Петропавловская крепость и Английская набережная. Пушкин о Медном всаднике. Ночлег под луной.

Петербуржцы часто сравнивают погоду в своём городе с «лондонским» климатом. Меня предупреждали, что в северной столице конец августа может быть ветреным, а часто ветра превращаются в настоящие ураганы. Но, как говорят умные люди, раз на раз не приходится. Погода стояла в меру теплая, солнечная, только иногда легкие порывы теплого еще ветра гоняли мелкий сор и редкие упавшие листья с начинающих желтеть деревьев. Ветер лохматил волосы людей, они поворачивались ему навстречу — ветер причесывал их.

Может быть, природа пробовала силу, как бы примеряла, чтобы потом обрушиться всей мощью непогоды на город.

С вокзала я ушел в одной шелковой тенниске, но предусмотрительно взял с собой шерстяной пуловер. Конечно, учитывая неустойчивость погоды в Питере, не помешал бы зонтик. Но у меня его вообще никогда не водилось, ходить с зонтом у нас считалось делом нафталинным.

С легким сердцем человека, сбросившего с себя тяжелый груз, свободного, как ветер, и довольного жизнью, я порадовался обедом из трех блюд в студенческой столовой и сразу чувствовал себя полноправным членом студенческого сообщества большого города. А съел я полную порцию борща, котлету с двойной порцией макарон и компот из сухофруктов. Все это стоило два рубля с полтиной. «На десятку в день можно прожить, — отметил я. — Стипендия двести сорок пять рублей, да из дома пришлют, обещали. «В общем, жизнь прекрасна и удивительна», — решил я и отправился дальше знакомиться с городом, который теперь стал и моим.

Я ходил по Дворцовой площади, главной площади Ленинграда; размеры её больше московской Красной в два с лишним раза, и дивился на Александровскую колонну, которую Пушкин назвал Александрийским столпом.

Воздвиг колонну Монферран по своим же эскизам по указу Николая I в честь победы его брата Александра I над Наполеоном.

Я обошел колонну со вех сторон, чтобы убедиться в том, что она стоит прочно, потому что фотография в путеводителе не давала настоящего представления о ее размерах, и я все удивлялся, как она могла стоять и не падать, если совершенно не закреплена и держится только силой собственного веса. Наконец-то я убедился, что эту махину никаким бульдозером не свалить.