Студенты и совсем взрослые люди

У Мишки и Ады не было друзей-сверстников. Все их друзья – опекуны, учителя и наставники – были из мира победителей, живших по законам бивака, временной передышки перед новым мировым походом. Александр Васильевич Князев был, напротив, из ненужного, потерпевшего поражение мира. По-хорошему, шлёпнуть надо было гада, но очень уж он хитро устроился, всё в лабораториях, испытательных цехах и сверхсекретных эпроновских авантюрах. Особо талантливые подлецы всегда недоумевали по поводу его живучести, не подозревая, что у Князева никакой защиты-то и не было, кроме простого, как кремнёвый топор, факта – он был лучшим.

Всем памятен секретный, но от того знаменитейший случай, когда авиационные генералы, вернувшись из поездок, организованных любезными офицерами люфтваффе, потребовали превзойти кислородную аппаратуру, разработанную сумрачным германским гением. На большом, весьма истерическом совещании Александру Васильевичу была поставлена совершенно нереальная по срокам задача. Он пожал плечами и вынул из своего старомодно-пижонского саквояжа свёрток чертежей, дождавшийся своего времени. Бледные руководители авиационных КБ вытерли холодный пот и взвились орлами.

А дальше надо же было случиться такому несчастью – Князев и Адочка Шнайдер встретились.

В мае 1938 года, на шумном наградном вечере, среди кружащейся толпы молодых орденоносцев и прекрасных женщин, столкнулись двое – серьёзный физик-изобретатель и юное поэтическое дарование. Напрасно Зинаида Прокофьевна привыкла к мгновенным исчезновениям своего мужа; она сидела за красивым столом, любовалась танцующими, улыбалась комплиментам двух полковников и маститого литератора, даже непривычно рискованно шутила, шампанское чуть кружило голову и напоминало о надёжно забытой прелести жизни. А в тёмном институтском ЗИСе, освещённом лишь светом из высоких окон, привычно наплевав на всяческую осторожность и седины покровительствующего совратителя, Адочка Шнайдер до изнеможения целовала Князева, своего Сашу…

Ада вошла в комнату, поставила на стол две полупрозрачного фарфора чашки, придвинула Князеву вазочку с сушками, налила кофе. Не предложила сахар, ничего не спросила, не удивилась. Просто делала всё так, что немедленно становилось понятно – ничегошеньки она не забыла. Всё помнила. Все Сашины привычки. И конечно же, играла. Никто не умел так играть во внезапную игру взглядов, как Аддет.

– Так что же время? Ты мне так и не ответил тогда – есть время или нет, – Аддет мягко села напротив и тихонько улыбалась.

Она в точности воспроизвела начало того невинного разговора, стоившего Князеву половины его судьбы. Секунда, другая. Вдох-выдох, «поехали».

– Время? Время странная штука, Аддет. Его нет. Выдумка это все. Самообманка умных людей.

– Расскажи. Ты так тогда и не рассказал. Кричал много, а не рассказал.

– Дурак был. Думал, жизнь длинная.

– А оказалось?

– Оказалось, ещё длиннее. Вкусный кофе.

– Лучший в городе. Я поставила воду без газа – попробуй запивать каждый глоточек.

– Хвастунишка… Вот смотри – кофе. Вот он – есть. Вот он сейчас горячий. А вот я подул, кофе остыл. Что-то случилось. Началось и закончилось. А вот я опять подул. Опять началось и закончилось. Это жизнь. Мы привыкли эту протяжённость называть временем. Философы головы ломают, физики привычно раскладывают весь мир во времени. А его – времени этого – нет.

– Забавно. Ты и тогда так думал или сейчас на ходу импровизируешь, меня разыгрываешь?

– А думай, как знаешь, Ада. Мы, человеки, привыкли соразмерять всё с нашей жизнью, с тем, что происходит вокруг нас. Вокруг нас всё течёт, всё меняется, всё повторяется. Повторяется день и ночь, повторяется бег планет, вращение Галактики, биение сердец, повторяется распад атомов. Процессы. Просто разные процессы. Что-то началось и закончилось. А мы сравниваем свою жизнь с этими процессами. Ощущаем.

– Ну и что? Все уснут, а часы идут. Часы идут, а люди спят. Время течёт.

– Да не течёт оно! Где эта река? Люди придумали время, чтобы сравнивать свою жизнь с этим миром, который вечен в своём движении! Я взял и бросил ложку (Князев швырнул ложечку в коридор. Ада не повела бровью, только слушала – внимательно-внимательно. Какие же у неё сверлящие глаза! Карие, с искоркой, быстрые, как удар ножа) – ложка улетела. Моё сердце стукнуло два раза, пока длился полёт. А у мухи, вон той, что на окне, сердце ударилось сотню раз. Понимаешь? Ложка полетела, а мухе до этого дела нет – ложка летит вне времени мухи.

– Подожди, Саша. Ну и что? Ложка-то летит.

– Конечно, летит. И время, то, как мы его привыкли думать, летит, ползёт – из «было» через ничто «сейчас» в «будет». Но оно в нашей голове ползёт. Я заморожу свою голову с этой мыслью – для меня время замрёт.

– А ложка летит.

– Летит. И падает. Но мне до этого нет никакого дела. Все люди умрут. Останется время? Секунды останутся? Минуты?

– Ну… Секунд и минут не будет. Будет мир.