Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы

В утешение, впрочем, Гнипов обещал Богомазову сделать особую привилегию на экзамене…

Богомазов был обескуражен и разозлён в одно время. Столько напрасно потраченного труда! Два реферата, полтора десятка лекций – это возмутительно!

В отчаянии он решил сходить ещё к одному учёному и уже потом предпринять последний шаг, т. е. серьёзно поговорить с профессором, оставленным про запас…

Богомазов шёл к профессору и невольно улыбался, рисуя его фигуру.

Вот уже лет двадцать, как почтенный учёный находится в стационарном положении – из года в год повторяет слово в слово одно и то же, так что перед его первой лекцией в семестре студенты знают её наизусть. И многие с разных курсов нарочно приходят послушать, как он начнёт повторять то же, что повторяет двадцать лет. Вся аудитория перед появлением на кафедре учёного твердит в один голос начальную фразу его вступительной лекции:

«Роковым образом, с незапамятных времён, с тех пор, как мыслить стал человек…»

Какой-нибудь первокурсник с улыбающимся лицом говорит нараспев: «Роковым образом, с незапамятных времён»… Ему вторит чей-нибудь бас: «С незапамятных времён, с тех пор, как»…

– А закончит он свою лекцию, говорит второкурсник первокурснику, – известным пушкинским стихотворением – таким хорошим, что все захлопают… – Вот увидишь…

– «Роковым образом, с незапамятных времён, мыслить стал человек» – доносится сзади.

Но вот аудитория умолкает, и профессор всходит на кафедру, откашливается и начинает:

– Милостивые государи, роковым образом, с незапамятных времён, с тех пор, как мыслить стал человек – и пошёл жарить, по выражению одного «вечного» студента.

Лекция довольно длинная, и пушкинское стихотворение произносится в течение двадцати лет уже после того, как пробьёт звонок, извещающий об её окончании. И конец неизменно награждается аплодисментами…

Когда Богомазов вошёл к профессору, тот сидел за столом и рассматривал план какой-то богадельни. Нужно сказать, что профессор, кроме своей профессуры, занимал место председателя в нескольких благотворительных обществах, вице-председателя просто в обществах, состоял гласным думы, членом в двух комиссиях и ещё чем-то где-то.

Почтенный учёный встретил Богомазова очень вежливо и несколько конфузясь – в нём была слишком развита совесть, и перед каждым студентом он чувствовал себя виноватым.

– Чем могу служить?

– Видите ли, господин профессор, я очень люблю ваш предмет…

– Какой предмет? – спросил профессор рассеянно, так как он вновь погрузился в план богадельни.

– Предмет лекций, – повторил удивлённый Богомазов.

– А-а, лекций! Да, да, да! Интересный предмет, совершенно верно. Так в чём же дело?

– Мне хотелось бы… я, господин профессор, занимаюсь вашим предметом сверх программы…

– Сверх программы?! Зачем же это?

– Я люблю науку, которую вы преподаёте в университете.

– Ах, извините, я вас не сразу понял, – сказал учёный, оторвавшись от плана, и покраснел. – Видите, дел очень много. Завален по горло. Так чем же могу служить?

– Не могу ли я, господин профессор, рассчитывать, что вы возьмёте мои занятия под своё руководство? Может быть, вы рекомендуете кое-какие пособия? Я бы стал писать рефераты для практических занятий – самому трудно разбираться в выборе тем.

Профессор внимательно выслушал Богомазова и задумчиво повертел карандашом между средним и указательным пальцем. Карандаш вырвался из руки и упал на пол. Богомазов кинулся под стол поднимать его.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, не беспокойтесь! – говорил учёный, сам ища карандаш… Видите ли, господин, господин…

– Богомазов.

– Господин Богомазов. Я вам вот что посоветую: пишите сочинение на золотую медаль, а там посмотрим…

– Я на четвёртом курсе, к сожалению, и у меня нет времени для такой большой и кропотливой работы… Видите ли, господин профессор, меня хотел оставить при своей кафедре Николай Арсеньевич Мукомолов, но ему помешало одно обстоятельство – очень уважительное. И я теперь, так сказать, без места, хотя очень люблю нау-ку. Вы справьтесь у Мукомолова, он хорошо знает меня. «Сегодня же предупрежу Мукомолова, – подумал Богомазов, – э-э, нелёгкая, вывози, куда ни шло!»

Профессор сделал нетерпеливый жест.

– Но, господин Подмазов, войдите же и в моё положение. У меня решительно нет свободного времени заниматься с вами. Вот, видите, план богадельни, потом заседание Синего креста, потом заседание думы, потом… Ей-Богу, мне не до универс… – но тут учёный спохватился и закончил так.

– Да вы, быть может, найдёте время написать сочинение?.. Что ж делать, что ж делать, до свидания, – сказал профессор, видя, что Богомазов приподнимается…

– Прощайте, господин профессор, – сказал грустно Богомазов…

«Тяжела ты, шапка Мономаха» – меланхолически произнёс наш герой вечером в этот день, ложась спать…

Однако медлить было некогда. «Придётся довольствоваться профессором, у которого никто не остаётся в течение нескольких лет», – решил Богомазов. Этот профессор окончательно заметил его, так как Богомазову пять раз приходилось быть единственным слушателем лекции и несколько раз вести «частный» разговор с лектором.