Ступени жизни

Я сначала подтрунивал над этой затеей, потом постепенно привык, и в конце концов она мне стала нравиться: я смотрю на эти знакомые-перезнакомые лица, и «прошлое проходит предо мною, волнуяся, как море-океан».

Вот «Егорка Бугай», тот самый, который приговорен был когда-то к расстрелу и помилован М. И. Калининым; тот самый, который в стремлении «доказать себя» отморозил на обеих руках все десять пальцев; который потом, когда я с ним познакомился, в усилиях доказать свою невиновность держал голодовку и который в большом нравственном смысле, как я затем выяснил, действительно был… во всяком случае, не так, не настолько виновен, чтобы получить 15 лет заключения; за которого шла потом долгая и упорная борьба, в результате чего ему был снижен срок до 9 лет, он был из дальних северных краев переведен в другую, лучшую колонию, ближе к Москве, куда к нему приехала жена, вернее, женщина, решившая быть его женою. И вот на фотографии мы втроем, там же, во дворе колонии, которая предоставила им по этому случаю специальную комнату для «личного», «интимного» свидания: он и она, «жених» и «невеста», а посредине я в роли свата или посаженого отца. С этого началась их совместная жизнь. А рядом — уже семейная фотография: отец, мать и двое детей, дочь и сын, которых не было бы на свете, если бы не годы борьбы за этого человека, который потом пятнадцать лет проработал на шахте без всяких преступлений и нарушений.

Разве это не радость?

…Вот Сашка Пшенай. В «Трудной книге» ему посвящена целая большая глава, «философ», как мы его звали в своем семейном кругу, дважды судимый, один раз за свою глупость, другой — за подлость председателя колхоза. Большая и трудная история, в которой он, в знак протеста, готов был пойти на крайние, отчаянные меры: «Пусть из волчонка растет волк». И вот опять семейная фотография: отец, мать и двое детей — дочка, окончившая музыкальную школу, и сын, которых тоже не было бы, если бы из волчонка вырос волк. И сам он теперь уже много лет работает мастером-наставником в ПТУ, и любит своих «сорванцов», и страдает об их судьбах, и пишет мне в письме:

«Сейчас читаю все о воспитании от «Домостроя» и «Поучений князя Владимира Мономаха детям» до Сухомлинского и высказываний видных людей о нравственности и воспитании (Белинский, Одоевский, Ушинский и т. д.). Интересно все это!»

Разве это не радость? Разве не ценность?

А вот молодой и счастливый отец с улыбающимся тоже сынишкой на руках. Еще в школе он вступил в преступную компанию с «романтическим» названием «господа удавы», но вовремя одумался — тут опять была большая и долгая история, — а в результате он прошел армию, вступил в комсомол, потом в партию, после армии закончил Московский университет, женился на научном работнике, преподавательнице вуза, и вот он с сынишкой, которого во имя Антона Шелестова, из моей «Чести», назвали Антошкой.

Разве это не радость?

…Вот Алик Федоров, которому в «Трудной книге» отведено тоже немало страниц. Молодой парень, юноша, только что кончивший школу, умница, скромник, романтик, и был прямо на улице, при людях задержан за совершенную якобы попытку изнасилования, задержан по указанию развратной твари, которая этим хотела прикрыть свои «грехи». А так как она была дочерью начальника милиции, то в ход был пущен весь аппарат власти, чтобы доказать недоказуемое. И «доказали». И осудили, как насильника.

Но тогда вступилась «Литературная газета» и ее представитель, покойный ныне писатель Константин Лапин, вступился коллектив учителей, коллектив учеников, комитет комсомола и, в конце концов, я и Борис Полевой, и только так, и только тогда, в результате долгой и упорной борьбы, удалось пробить и сломить железобетонную и неприступную крепость, круговую оборону, деликатно именуемую «честь мундира», и реабилитировать человека, снять, смыть с него незаслуженно позорное и гнусное пятно. Полностью!

Несмотря на такую травму, вернее, драму, в результате которой от него отказалась даже любимая девушка, парень устоял, окончил университет, стал врачом, женился на медицинской сестре, и вот у меня на столе, под стеклом, фотокарточка: они веселые, счастливые, в «подвенечном», свадебном наряде, а рядом другая — фотография их дочки. А вот и они сами, в натуре, все втроем, сидят у нас за семейным чайным столом.

Разве это не радость?

…А вот человек, получивший в результате формального крючкотворства в те же годы неимоверный срок — 25 лет и звание опасного рецидивиста и в виде отличия — полосатую униформу. У меня есть его портрет в этой форме — потрясающе!

Но человек не опустился, стал читать, откликнулся сначала на мою «Повесть о юности», а потом на «Честь» большими и умнейшими письмами, анализами и размышлениями, которые передавала мне его убитая горем мать.