Стыд

Эта просьба мне совсем не понравилась. Все вопросы я решала именно с ним, он объяснял, что нужно делать, покупал продукты по списку, справлялся о благополучии детей, даже в школу ходил на родительский день. И, честно говоря, скрывать от него такую мелочь казалось глупым. Но в своей просьбе Хая была крайне серьезна, поэтому я не посмела ей отказать.

– Если нужно, – я кивнула.

– Мне нельзя возвращаться поздно.

– Я закажу тебе такси.

– Мне нельзя на такси.

– Господи, да что ж тебе можно?

К 21:45 мы успели переместиться в зал и заварить чай. Хая расположилась полулежа на диване и внимательно меня разглядывала. Меня увлекло расписанное семитскими узорами дно чашечки, подарившее моему молчанию причину.

– Хочу знать, что Шауль успел про меня наговорить, – задумчиво протянула женщина, нежно прикасаясь губами к тонкому фарфору.

Я подняла глаза к потолку, напрягая уставшую голову, чтоб вспомнить.

– Особо ничего…Что вы себя плохо чувствуете и… кажется, пишете музыку.

Она горько усмехнулась. Так она реагировала на каждое мое высказывание длиною больше, чем в два слова.

– Предел мечтаний Арье. Религиозная и ничего не знающая.

– Вы тоже меня не знаете. Я почти месяц нахожусь в вашем доме, но познакомиться вы решили только сегодня и так и не сказали зачем.

Она только лениво помяла плечо.

– До этого не было нужды. Ладно, извини, не хотела тебя обидеть.

"Не похоже", – подумала я.

– Мне правда нужно домой.

Хая поставила чашку на пол и опустилась на лопатки, приложив ладони ко лбу.

– Я не могу тебя отпустить.

– Почему? – вырвался бестактный, но логичный вопрос.

– Потому что, если я останусь одна, черви в моем мозгу прогрызут через глотку тоннель к сердцу, и когда оно наконец остановится, я буду лежать прямо здесь, на этом диване, пока мои дети не обнаружат мое гниющее тело, – на одном дыхании произнесла Хая и печально добавила, – Поэтому тебе придется остаться со мной.

– Поставлю чайник.

Вечер сегодня не кончится.

5

Сквозь чуткую утреннюю дрему до моего сознания донесся скрип двери, который был таким тихим и неубедительным, что я не сразу поняла: прозвучал он во сне или наяву. Последовавшая за ним боль в шее и ослепляющий свет из панорамного окна, с которого кто-то безжалостно убирал жалюзи, сразу привели меня в чувства.

– Кхм, видимо, доброе утро?

От бодрого голоса Шауля я подорвалась с тахты, на которой провела остаток ночи после вчерашних разговоров. Мы говорили долго. Обо всем и ни о чем. Хая рассказывала про свои поездки, про детский хор и ее любовь к плаванью. Про семью и работу говорила совсем чуть-чуть и ничего конкретного. Больше спрашивала. Ей хотелось знать все: нравилось ли мне работать в швейной мастерской, с кем из детей Мойры я больше всего общаюсь, буду ли после свадьбы носить платок, как Мойра, или предпочту парик. Я отвечала, сдерживая зевки и поглядывая на время. Вряд ли Хая следила за моей мыслью. Она задала полсотни вопросов о незнакомом человеке, не спросив ни про дом, ни про собственных детей. Ей важно было лишь слышать чью-то убаюкивающе монотонную речь, чтобы не быть одной в тишине.

Мимо моего лица в сторону Шауля пролетела подушка. Он с легкостью увернулся – не впервой.

– Даже не пытайся меня сегодня куда-то тащить, – угрожающе пробубнила Хая, прячась с головой под одеяло так же, как это делает по утрам ее дочь.

– Расслабься, я здесь, чтобы освободить твою пленницу, – ответил Шауль, поприветствовав меня виноватым подмигиванием.

Это утро не переставало удивлять: два самых угрюмых, после дяди Шимона, человека оба пребывали в чудесном расположении духа.

– Я привез твои любимые круассаны.

Хая высунула из-под одеяла свой аккуратный носик, а потом и вовсе грациозно выбралась из постели:

– Тогда забираю свои слова назад, тащи меня куда хочешь.

Потом мы сидели втроем за стеклянным столом и завтракали. Миндальный круассан источал соблазнительный аромат, и моя пятиминутная слабость могла быть прощена ввиду сладкого искушения. Шауль зачитывал рабочий план, Хая кивала и пялилась в смартфон, который мужчина принес вместе с выпечкой.

– Ты можешь со спокойной душой уходить на выходные до воскресенья, дети вернутся только на следующей неделе, – Шауль обратился ко мне с ироничной ухмылкой, – Спасибо, что посидела с моим четвертым ребенком.

За это он получил локтем в бок и молниеносный щипок под пиджаком.

Проспав в скрюченном положении на кушетке пару часов, я впервые почувствовала в себе достаточно сил, чтобы нестись в припрыжку по ярким знакомым улицам. Наивная необоснованная радость, от которой поднятый ветром песок, попав в рот, покажется сахаром, скакала во мне в такт шагам.

Полжизни назад, еще до бат-мицвы, во мне было много радости. Я радовалась всему и всегда: когда разрешалось разбудить сестер на утреннюю молитву и когда дождевая вода ручьем хлестала из сточной трубы. И походы в синагогу, и все-все домашние праздники, особенно, когда мы все вместе садились за накрытый стол, и яблоки в карамели на Рош-ха-Шану – эта радость ушла, оставшись лишь детским воспоминанием, и я не знала, что она вот так внезапно вновь обрушится на мою голову.