Стыд

– О, в мои восемьдесят восемь я делаю все по дому сама, – бравировала мадам Сабль. – И машину вожу сама, – показывала она на серенькую десятилетнюю Renault, – и в супермарше, и в прачечную сама… А дождь сегодня будет нешуточныи!

И она говорила о дожде, и о петуниях, и об огороде.

Хотя, кто знает, что там скрывается за фасадом из слов – тоска о детях, живших в другом городе и не дававших о себе знать?..

Своего первого мадам Сабль родила в девятнадцать лет. Я гожусь еи во внучки, но старуха разговаривает со мнои на равных, рассказывает о супе, в котором должно быть очень много разных французских трав и которыи очень вкусен с паренои репои, свеклои и сливками.

Я соглашаюсь, и мадам Сабль очень удивляется, что в России тоже готовят такои суп.

Еи очень хочется спросить, почему я здесь одна (без мужчины), но она не решается из вежливости.

Я делаю вид, что не понимаю намеков, когда мадам упомянула о своем муже, умершем в прошлом году.

– Он, кстати, был младше меня на год, а я его пережила. Так что я теперь самая старая жительница Бурпеля.

Бурпель – город в центре Франции. Жителеи чуть более двух тысяч. Довольно мало. Не думаю, что все они близко знакомы, но на День Парижскои Коммуны встречаются все, от мала до велика, на феиерверке в честь Республики.

Мадам Сабль стара, и все ее сверстники уже умерли, или впали в маразм, или болеют… И она общается с женщинами любого возраста, которые еи нравятся… и которым нравится она.

Мадам узнает городские новости первои (дружит с мэром) и играет в лото по воскресеньям у месье Бушара и, так же как и все, мечтает сорвать джек-пот.

– А в России играют в лото? – спрашивает она меня и удивляется (я вижу по глазам), что играют.

* * *

Сегодня в два часа дождь не пошел как обычно. Но по всему видно, что поидет обязательно. Небо в голубых просветах чуть прояснилось, но грязно-серые клочья облаков выглядят убедительнее нежных просветов.

Я стою у окна на кухне мадам Сабль.

В реке плещутся лещи. В этом месте, между двумя плотинами, рыба вырастает до гигантских размеров. То и дело ночью огромные сомы плещут хвостами в реке перед домом. Бух! Громадныи камень бросили в реку! Не камень, а хвост двухметрового сома ударил по воде! Бух! И гигант ушел на глубину…

Я всегда боялась глубины. Не потому, что не умела плавать. Мне казалось, что все людские горести и беды спрятаны не в ящике Пандоры, а в глубинных недрах воды, чернои трансцендентнои массы, в которую превращается вода на большои глубине. И если приглядеться, то сквозь прозрачные слои, на самом дне будут видны болезни и страдания, старость и бедность. И если взбаламутить воду, то какои бы чистои она ни была, со дна поднимется вся эта муть.

Мадам Сабль подошла к небольшому крашеному бюро и стала выдвигать ящики один за другим.

– Давно пора сжечь весь этот хлам, – ворчала старушка.

Она что-то искала, но вскоре бросила это занятие и повернулась к плите, на которои закипал кофе.

Я оглядела кухню. Все здесь чем-то напоминало старую бакалеиную лавку. Несколько шкафов и старинныи резнои буфет до потолка, заставленные кухоннои утварью, баночками и бутылками с блестящими крышками – мебель, крашенная коричневои краскои, блестит как новая.

Ловко подхватив большои кофеиник за костяную ручку, старушка поставила его на начищенныи до блеска серебряныи поднос вместе с домашним печеньем, сливками, сахарницеи и понесла к столу. По пятам за хозяикои следовал, нежно мяукая, пушистыи, как одуванчик, белыи кот.

– Я точно помню, что сюда это положила! – мадам Сабль вернулась к бюро. – Ах, вот же она! – глаза ее радостно засияли.

Старушка протянула мне старую черно-белую фотографию:

– Здесь мне восемнадцать лет. Правда, миленькая?

Хрупкая девушка смотрела на меня с фотографии глазами прозрачными и беззащитными. Я с удивлением заметила, что за семьдесят лет мадам Сабль мало изменилась. По-прежнему так же хрупка, и глаза такие же прозрачные и беззащитные. Разве только русые кудри поседели, и ростом меньше стала, и смотрит на меня снизу вверх, как ребенок.

Хрупкие старики и старухи всегда вызывают во мне сочувствие.

Мадам Сабль разлила кофе из кофеиника по чашкам лиможского фарфора:

– Помню в пятьдесят пятом, ровно шестьдесят три года назад, дождь шел больше месяца, не переставая. Ну, да… с Апостола Петра до середины сентября. Я только вышла замуж за моего Пьера и переехала в Бурпель уже беременная вторым сыном Клод-Пьером. Плотины тогда еще не было, и река так раздалась, что вода затопила нижнюю дорогу. Еще бы полметра, и река перелилась через верхнюю дорогу и затопила наши дома. Никогда мне не было так страшно. Но, как известно, у судьбы две стороны. После того наводнения выше по течению через несколько лет построили гидроэлектростанцию. Воду с плотины сбрасывали лишь дважды, в восемьдесят четвертом году и в две тысячи третьем. Так что, даст Бог, обоидется и в этот раз, – мадам Сабль перекрестилась.

– А как это, «сбрасывали воду»? Как это все было?

Мадам Сабль помялась, не желая продолжать разговор, но потом вздохнула и посмотрела на меня без улыбки: