Я сидел неподвижно, как мертвец, много часов. За окном смеркалось. К этой проблеме – если это можно было ей назвать – я уже относился хладнокровно. Как и к трагедии с саамкой. Да, я и о ней размышлял эти часы. Мне удалось принять ее потерю как данность. Как вынужденные обстоятельства, что открывали бы передо мной новые горизонты. Но я не хотел за них заглядывать. Меня не интересовал мир за стенами этого трейлера. Последний, только что обретенный мной смысл жизни бесследно исчез, вновь заставив на некоторое время усомниться в истинном замысле моего существования. Однако сейчас это и не было важным. Смысл жизни у каждого свой, но те ощущения, которыми он был навеян – у всех одинаковы. И мое отличие от других состояло в том, что я мог получать их столько, сколько мне заблагорассудится, хоть беспрерывно.
Я стимулировал раз за разом свое прилежащее ядро, но в этот раз уже не метался в поиске того, что якобы делало меня счастливым. Как и телом, так и в мыслях, я сохранял абсолютную неподвижность, наслаждаясь зарождающимися порывами куда-то бежать, что-то делать, менять под себя мир, страстно наделять все, что вижу вокруг себя смыслом. Его и не нужно было искать, сейчас я это понимал. Если, конечно, я изначально не избрал своим смыслом его поиск.
Но если уж это и было так важно, я сам выбирал смысл. И любой из них был верным до тех пор, пока на моем лице блуждала экстатическая улыбка. Сейчас я мог уверенно сказать, что настоящий смысл этой жизни – это не иметь ни малейшего повода его искать.
И так потянулись дни. Но я их не считал. Я не покидал трейлер и даже не выглядывал в окно. Меня не интересовало время суток, погода, меня не мучила жажда или аппетит. И больше не тревожил запах хлора – ведь я все равно не мог бы его вдохнуть. Во сне я не нуждался. Все, что было нужно, я уже имел. Способность испытывать подлинный вкус жизни. И способность стимулировать эту способность.
Со стороны конечно можно было подумать, что я законченный наркоман, но ведь какое мне было дело до того, что кто-то что-то может подумать своим ограниченным в доступе к самому себе умом. Я мог себе это позволить. А они – нет. Они вынуждены страдать, чтобы получать те крохи заслуженного довольства, а у меня же был ключ от этого сейфа, без очередей и отчетных справок. А что им еще остается? Для хоть какого-то возвышения своего ущемленного достоинства, они будут выгораживать все эти условия, ставя их в пример как правильный, здоровый образ жизни. Они будут гордо отстаивать свою слабость, свою невозможность пролететь над всеми этими законами одним затяжным прыжком, назовут ее силой воли… которой у них на самом деле нет, ибо не способны себе признать, что в поисках счастья все средства хороши. А не только те, которые у них остались…
Завершив эту яростную мысль навстречу воображаемым лицемерам, я снова интенсифицировал свой центр удовольствия. Меня аж сотрясло. Черт! Как же я прав, как прав… и никто не может с этим поспорить. Это состояние было точкой отсчета любых, даже самых немыслимых пристрастий… Я знал, что за всем этим стоит… Прямо сейчас! Как же я был глуп и жалок раньше. Счастье было неуловимым в попытке его объяснить, но сейчас я не пытался его объяснить, я наступил ему на тень, и теперь ускользнуть ему уже не удавалось. С этой вершины я видел цену своим и чужим деяниям, она казалась неоправданно смехотворной… Люди перерабатывали. Их использовали их собственные тела за бесценок, для каких-то своих целей, а взамен кидая вымученные объедки тающего на глазах удовлетворения. И они все заблуждаются, говоря, что знают, для чего живут. Ничего они не знают… Они были рабами тех тарифов, что выдвинул их меркантильный мозг.
А когда их тело окончательно теряло способность размножаться, когда оно старело настолько, что из него уже нельзя было выжать хоть какой-то коллективный толк, запускались необратимые процессы самоуничтожения, что медленно, но верно проистекали под полным отчаяния взглядом нашего сознания, которого уже никто не спрашивал, которое уже не было никому нужно. Оно, как и отработавшее свой срок тело, списывалось в утиль за ненадобностью.
И вот что… Я не буду в интересах тела крутиться как белка в колесе, метаясь от одного ощущения к другому. Сейчас я сам выбирал, когда ими себя вознаградить. И я не прочь так просидеть хоть целую вечность, ведь у меня было