Сублимация любви

Аврелия прислушалась: ночь тихая – ни пения птиц, ни дуновения ветерка, ни шороха листьев олив, даже собак не слышно, лишь изредка одинокая цикада выводила печальную трель, да и та почти стихла. Аврелия прошла по внутреннему дворику, с каждым шагом ощущая невероятное волнение. Что-то слишком тихо! Остановилась.

«Почему так тихо, необычно тихо, словно весь мир, затаив дыхание, следит за мной, даже вода в имплювиях притихла, прислушивается…» Аврелия подняла тревожный взгляд – ни луны, ни звёзд…

– Наверное, будет гроза, – нашла она для себя успокаивающий ответ. – Это хорошо!

Накинула на голову покрывало и поспешила к воротам.

Аврелия не боялась, что пёс залает и перебудит всех в доме, вот уже несколько дней он так бесновался на привязи, что она сама вечером отпустила его побегать. И пес еще не вернулся, пропал.

– Пес, как и хозяйка, убежал из этого ужасного дома – улыбаясь, прошептала Аврелия и, стараясь держаться тёмной стороны улицы, устремилась к центру города, к школе гладиаторов.

«Быстрей к нему, быстрей! К моему Силадусу…»

Сегодня Силадус, её Силадус, тот, что вызывает восторженные вопли у почтенной публики и радостные крики и вожделенные вздохи всех женщин Помпей, вновь одержал великолепную победу. О нём говорят: «Suspirum u decus puellaru», – и даже пишут это на стенах, мол, вызывает вздохи и радостные крики девочек.

– Девочек! Ха! Пусть хоть одна из них приблизится к нему ближе чем на пять шагов! – Аврелия мстительно усмехнулась. – Нет! Он мой, только мой! Мой милый Силадус! Самый красивый, самый сильный и мужественный из всех гладиаторов Помпей! Он мой, только мой!

Она знала, муж болен, и болезнь давно разъедает его изнутри. По Римскому праву, она могла бы развестись с ним, но, зная мстительный характер мужа, боялась, что он будет преследовать её, подобно лемуру[7], до конца её дней. А потому ждала, пока она станет единственной хозяйкой и дома, и школы гладиаторов. И тогда они будут вместе! Помпейцы не осудят её, слишком все любят гладиатора! Ему жителями Помпей уже несколько раз был дарован рудиус – деревянный меч – в знак освобождения, но он каждый раз отказывался от него! (Почему он отказывался от милости народа, Аврелия лишь догадывалась.)

Вот она добралась до главных улиц, где даже в такую безлунную ночь царит оживление: пьяные моряки и грузчики слоняются, ища развлечений, а продажные женщины, завывая, подобно волчицам, приглашают страждущих вкусить их любви. Аврелия ещё больше опустила покрывало на глаза и ускорила шаг.

Переходя улицу, она вдруг заметила, как тень на противоположной стороне, едва мелькнув в темноте, вновь прижалась к стене, замерла и была уже недвижима. Неужели за мной следят? Неужели муж? Аврелия было испугалась, но неожиданно едко усмехнулась:

– Следит? Он следит?! Я не получаю от него любви, но не ропщу, не поношу его имя, не вывешиваю на воротах знак, позорящий его достоинство! У меня над входом в дом красуется огромный фаллос, как и у тех матрон, что довольны своими мужьями! Так что ему ещё? Он должен понять и меня, и принять моё желание, мою тоску по наслаждениям, как неизбежное, если не в силах дать это сам – таково Римское право! Пусть следит!

И она с вызовом, даже сдёрнув покрывало с головы, вошла в школу гладиаторов.

– Пусть знает!

Сонный охранник, старый Маркус, получив от неё сестерций, провёл к каморке гладиатора, отворил массивный запор и, шамкая беззубым ртом, зашептал:

– После боя к нему… просились знатные матроны… даже жена… э-э… но тс-с-с… ведь сегодня такой бой был, такой бой, без права помилованья! Двадцать пар гладиаторов! Такой бой! – он приподнял скрюченный палец. – Но я знал, что вы придёте, потому берёг его силы для вас, госпожа!

– Спасибо, Маркус, – Аврелия не удержалась и в благодарность, что он не впустил наглых соперниц к любимому, дала старику ещё сестерций. – Закрой засов, да смотри, не открывай нас, пока не позову!

– Хорошо, добрая госпожа! Хорошо! Я буду как собака у ваших дверей!

– Кстати, а почему я не видела у входа пса?

Она удивлённо вскинула красивые бровки.

– Да я и не знаю… – старик равнодушно пожал сухенькими плечиками. – Куда-то делся, уже дня два его не видать… убежал…

– Странно! И у меня пес куда-то… даже к кормежке не пришел…

Её сердце вновь кольнуло в плохом предчувствии, и мозг заволновался: что-то здесь не так!

Но плохое предчувствие не задержалось, лишь только Аврелия увидела любимого – голос разума отступил, сердце всколыхнулось, и она бросилась к нему в объятия, оставив разум на потом! (В ожидании счастья женщины беспечны!)

Аврелия, откинув всякие страхи и сомнения, вошла в каморку гладиатора…

Мягкий свет свечи скользит по стенам застенчиво, скользит по влюбленным и смущается ещё больше – их страсть, их танец любви тихий, трепетный, наполненный неспешным наслаждением.