Сублимация любви

Силадус так нежен! Нежен. Но в нём есть и напор, и дикий взгляд, и желание, желание самого сильного гладиатора. Аврелии хочется продлевать сладостные мгновения бесконечно, доводить себя до исступления, до стонов всего тела. Хочется его всего: от волос, пахнущих ареной, до пальцев, что, казалось, могут сжимать лишь тяжелый меч, но в его руках, в его сильных руках она чувствует себя пушинкой.

Он нежен до безумия, её безумия! Она уносится к божественным высотам, к богам! Свеча то меркнет, то загорается вновь, и светящейся нитью выводит Аврелию из чувственного лабиринта.

Пить! Ей хочется пить! Глоток воды… и глоток ему… и вновь страстные объятия…

Он ласково разворачивает её, покрывает поцелуями шею, волосы (она дрожит всем телом). Он целует её влажную спинку (она судорожно запрокидывает голову)…

Она покоряется его тёплым губам, ласковым рукам, в трепетном волнении еле сдерживая сладострастный крик…

В предрассветной дымке догорала свеча, а сквозь крошечное оконце под самым потолком пробивался едва уловимый свет. Они потерялись во времени. Вот уже застучали тяжёлые засовы – это из соседних каморок выводят гладиаторов на ежедневные занятия.

Старик Маркус принёс влюбленным еды, вина, хитро подмигнул им, шамкнул беззубым ртом, удалился, закрывая дверь за собой на тяжёлый засов.

Вновь крепкие объятия. И Силадус, как волк, ненасытен, и Аврелия подобно волчице, и всё в этом мире опять теряет смысл…

– Постой, любимый, – ладошкой она остановила его пылкие губы, – скоро ты станешь свободным! И тогда весь город узнает, как я люблю тебя!

– Не боишься?! Не боишься взять в мужья меня, галла?

– Нет, любимый, – она провел по его волосам. Они струились у нее в руках легкими волнами, как лён, – какие у тебя волосы!

– Не боишься? – удивленно повторил он.

– Нет! С тобой я ничего не боюсь! Даже зависти богов!

Страшным громом боги прервали её глупые речи! А потом подземный толчок, да такой, что тяжёлые потолочные балки в каморке заходили ходуном, казалось, что земля сотряслась от ужасающих рыданий. В полутёмной каморке стало ещё темней – свеча упала, и неожиданно одна из стен хрустнула, точно свежеиспечённый хлеб – мелкие трещинки побежали по ней паутинками…

– Что это?! – Аврелия подскочила с ложа.

Силадус приподнялся, опёрся на руку, вслушался, но там, за окном, через мгновение всё стихло…

– Сегодня будет большое представление, возможно, это у них… что-то, там, на арене… – спокойно опускаясь на ложе, сказал смелый гладиатор.

– Но трещины! Балки! Я слышала… – не унималась Аврелия, страх заполнял её сознание, и женская интуиция уже не засыпала.

– Не волнуйся, любимая! Когда идёт представление… слоны или ещё что… мало ли… там всякое бывает. Иди лучше ко мне, – он потянул её за руку, привлёк к себе и, целуя пальчики, зашептал: – Ты так красива! Твое тело… ты словно Венера! Пальчики нежные, как у ребёнка, а кожа! – он целовал её, и, чуть отстраняясь, любовался мгновение, а насладившись красотой, вновь покрывал поцелуями руки, шею. – Какая у тебя кожа! Мрамор… Венера…

Новый страшный толчок прервал этот сладостный бред. Балки над их головами охнули, с потолка посыпалась штукатурка… Трещины на стене стали огромными! Теперь они оба насторожённо вслушивались…

Гул нарастал… Странный гул, протяжный, тревожный. Стены дрожали… слюда в небольшом оконце под потолком лопнула и рассыпалась… С улицы доносились вопли и отчаянные крики о помощи.

– Что это?!

– Землетрясение!!!

Они бросились к двери, но массивная дверь была заперта.

– Открой! – в отчаянье заколотила кулачками Аврелия по тяжелой двери. – Открой, Маркус, слышишь меня? Открой!

– Эй, Маркус, старый пёс, открывай! – стукнул кулаком в дверь Силадус. – Выпусти госпожу!

Но каково было их удивление, когда вместо скрипучего голоса Маркуса раздался властный голос её мужа!

– Что, ничтожная, испугалась? – выкрикнул он из-за закрытой двери. – Испугалась гнева богов, похотливая тварь! Точно Мессалина, натянула на голову покрывало и бегом – к кому! К ничтожному варвару! Галлу! Ты думала, я не узнаю? И стерплю? Нет! Я не император Клавдий, я не буду терпеть подобное! Тебе не знатной матроной быть, похотливая тварь, твоё место здесь! Вот и получай по заслугам! Ха-ха, боги услышали твои стенания! Останешься здесь! Навечно! Ха-ха!

Аврелию охватил ужас, слишком хорошо она знала его нрав.

– Прости меня! Прости! – взмолилась она. – Я плохая жена, но не оставляй меня здесь, прошу тебя! Открой засов! Пощади!

– Пощадить?! Ты просишь пощады у меня?! Нет! Проси милости у богов, может, сжалятся! А я не уйду отсюда, пока не увижу твоё мерзкое тело, разъедаемое червями, а если не издохнешь сама, то прикажу выставить тебя против двух секуторов[8]! Спроси своего галла, что они сделают с тобой под хохот толпы!

– Прошу тебя, открой, – шептала Аврелия, обливаясь слезами. – Прости меня! Прости…

Муж едко посмеивался над её слезами, что-то там шипел, выкрикивал, а она всё больше прислушивалась не к его голосу, а к тому, что происходило за стенами каморки со стороны улицы.