Субмарины уходят в вечность

– В любом случае фюреру нужно помочь в принятии нужного вам решения, – спокойно, но как-то слишком уж твердо и навязчиво прозвучал голос Посланника Шамбалы. – Он действительно будет оттягивать свой отъезд из Берлина, но не потому, что руководствуется чувством долга, а потому, что больше смерти боится… потерять власть. Сила власти прежде всего заключается во власти силы. А фюрер успел познать обе эти власти. Он давно стал пленником власти и молит Господа, чтобы Тот позволил ему уйти в мир иной только вместе со своей властью. Так позволим же ему то, что не способен позволить даже Господь: пусть уходит! Ибо так нужно во имя спасения рейха.

Его слова были выслушаны как смертный приговор, вынесенный их соратнику: угрюмым молчанием, в котором сконцентрировалось все, что угодно, – от ужаса до молчаливого отступничества; от сострадания до откровенного предательства.

– Вы, господин Борман, – продолжал тем временем Консул, – до конца должны оставаться в бункере вместе с фюрером. Именно вы должны будете помочь господину Шикльгруберу свести счеты с жизнью, когда станет ясно, что из пленника власти он может превратиться в пленника коммунистов, а значит, в пленника собственного позора. Вы ведь не желаете, чтобы кремлевские коммунисты возили его по городам России в железной клетке как варвара, разрушившего и загнавшего в могилу половину Европы.

– В любом случае я намерен оставаться с ним до последней возможности, – взволнованно объяснил Борман.

«Странно, что Консул не опасается за свою жизнь и даже мысли не допускает, что его попытаются арестовать прямо здесь, как арестовали бы или же прямо здесь, на месте, пристрелили любого, кто осмелился бы столь безжалостно распоряжаться судьбой фюрера, – подумалось Скорцени. – Не иначе как гарантом его безопасности выступает сам Гиммлер. Да и Борман не спешит хвататься за пистолет. Не говоря уже о Денице. Впрочем, – возразил он себе, – Консул и сам способен постоять за себя, и ты был свидетелем этого»[81].

– Когда во дворе рейхсканцелярии ваши враги найдут облитый бензином и сожженный труп фюрера, они засомневаются в том, что покончил жизнь самоубийством именно фюрер, а не один из его двойников. – Консул прошелся по залу, на несколько мгновений остановился у окна, за которым редкие капли весеннего дождя благословляюще окропляли первую листву старинного дуба, и вновь вернулся к огромному овальному столу.

Все присутствующие напряженно следили за каждым его шагом, каждым движением. Скорцени почти физически ощущал, какая мощная и властная энергетика исходит от этого могучего человека. Она совершенно не была похожа на ту струю истеричной нервозности, которую постоянно порождало присутствие фюрера. Обер-диверсант редко предавался психоанализу и с недоверием относился к оккультным изысканиям «аненэрбистов», однако в эти минуты он явственно чувствовал, как от Посланника Шамбалы исходит некая соборная благодать.

– Русские будут прекрасно осведомлены, – продолжал тем временем этот невесть откуда явившийся мессия рейха, – что у фюрера было достаточно времени, чтобы благополучно покинуть и бункер, и Берлин, и Германию, и даже пределы Европы. Кроме того, они не смогут поверить в то, что вы, его соратники по нацизму, не позаботились о спасении своего фюрера.

– Они в такое не поверят, – не удержался Скорцени. Хотел добавить еще что-то, однако, встретившись с гипнотизирующим взглядом Посланника Шамбалы, вновь умолк.

– И лишь немногие из них, – продолжил свой монолог глашатай Шамбалы, – будут понимать, что с некоторых пор создатель учения нацизма Адольф Гитлер стал самой большой помехой для развития рейха и для всемирного распространения идей национал-социализма. Решив, что погиб двойник фюрера, спецслужбы и журналисты стран-победителей ринутся на поиски настоящего фюрера. И настоящий фюрер действительно время от времени будет возникать то в Латинской Америке, то в Африке или Испании, то в какой-то германской глубинке. Но это будет двойник-дублер. Но следует подготовить еще одного двойника, который и будет выступать в роли Гитлера, появляясь то в Рейх-Атлантиде, то в латиноамериканских колониях германских эмигрантов.

– Это уже смахивает на некий «фюрер-пасьянс», – едва слышно проворчал Кальтенбруннер, нервно как-то покачивая головой. – Но раскладывать его так или иначе придется.