Суд

А моя права, что я занят только своими делами и даже сейчас, когда ждёт, я занят античекистской книгой.

Но она этого не поймёт, что страдает не из-за меня, а из-за моего творчества. А в нём виноват не я, который получал три с плюсом за сочинения в советской школе и никогда не взялся бы снова получать три с плюсом от советской общественности здесь, а виноваты кэгэбэ – и там, и здесь.

Мне надоело любить жену ближнего моего, как самого себя.

– Так делают на побережье, там жарко, душно, но чтобы в Иерусалиме – сказал я с иронией. – У вас есть деньги?

Он пошёл к двери. Ни спасибо за совет. Ни тебе извините, что помешал. Ни благодарного пожатия руки.

Одна его нога была над лестничной площадкой, когда я спросил:

– Как ваше имя?

Некоторое время он стоял на второй ноге, которая ещё была в салоне. Задумался.

– Даниэль, – сказал он в лестничный пролёт. И смотрел туда. И ушёл туда.

Ко всем чертям! Сейчас же займусь только моей. Пойду к ней и для начала удивлю её – поставлю танго.

Сидели притихшие.

Слушали танго.

Два шага – вперёд, один – в сторону.

Рука на талии.

Рука на плече.

Два шага – вперёд, один – в сторону.

Та-а-анго, та-а-анго.

Ноги встают и ведут.

Два шага – вперёд, один – в сторону.

Рука в воздухе, где была талия.

Нет руки, что была на плече.

Два шага – вперёд, один – в сторону.

Та-а-анго, та-а-анго.

Нет руки, что была в руке.

Два шага – вперёд, один – в сторону.

Только запишу, чтобы не забыть.

И ещё только выясню. Пока набирал телефон навести справки, вспомнил с нежностью, как однажды заделался частником и сказал ей, чтобы брала квитанции за покупки, которые можно списать на моё дело, а она постоянно забывала их брать, но через год напоминаний, наконец, принесла первую квитанцию за трусики и лифчик.

– Алё! Не поздно? – Я позвонил семье, которая знает всех в районе, выяснить, кто такой Даниэль и кто послал его ко мне. Выяснилось: он с женой снимают маленькую квартиру, собираются покупать другую в районе, у Даниэля магазинчик в торговом доме на последнем этаже, а кто послал ко мне – не знают.

Ко всем чертям! Занимаюсь только моей.

Жена не дождалась и спала. Я вернулся в закуток. Самое время для работы. Но сейчас займусь только моей: она – самый лучший материал для античекистской книги. И как женщина она необходима в детективно-криминальном жанре, в котором меня принуждает работать кэгэбэ.

И вот пишу с нежностью о ней, которая сопровождает меня во всех переделках в детективно-криминальной прозе моей жизни.

Однажды шёл на дело, чекисты уже давно околачивались во дворе, а она стирала в корыте в кухне коммуналки. Стиральной машины у нас не было. Стоял рядом и объяснял:

– Если я через час не позвоню, то ты звонишь по этому телефону, – водил клочком бумаги с телефоном над корытом перед её склонённой головой, – и скажешь человеку, что я не позвонил.

– Хорошо, – она пошарила в пене и выудила из корыта мою рубашку и раскладывала на стиральной доске, которая одним концом опиралась на край корыта, а вторым уходила в пену.

– Что хорошо? – начал нервничать.

– Позвоню, – она черпала ладошкой воду из корыта на разложенную рубашку.

– По какому телефону? – спрятал руку с клочком бумаги за спину.

– А по какому? – она водила куском мыла по рубашке на доске.

– По этому! – затряс клочком бумаги перед её склонённой головой.

– Хорошо, – она тёрла рубашкой по доске.

Обычно всё скрывал от неё, чтобы не пугать, но сейчас припёрло.

– Если через час не позвоню, – сказал как бы между прочим, – значит взяли.

– Ну и что? – она выжимала рубашку.

– Вот тогда позвони по этому телефону, – задействовал вторую руку показывать на клочок бумаги, – и скажи, что взяли. – Я тыкал пальцем себе в грудь.

– Вот ты и позвони, – на меня смотрели большие и рассерженные любимые глаза, – у меня стирка.

Порвал клочок бумаги с телефоном и бросил в пену корыта. Сделал кислую улыбку, которую покажу и чекистам, ожидающим меня во дворе.

– Счастливо! – она бросила рубашку в таз на полу и шарила в пене корыта.

Когда на Центральном телеграфе мы прочно засели и не хотели выходить и всех забрали, она первая прилетела на шпильках и в нейлоновом плащике и тоже прочно засела. Потом подошла подмога, по всем правилам снаряжённая: в горных ботинках, в толстых свитерах до носа, в шапках-ушанках. Снова всех забрали, но потом женщин отпустили.

И только моя побежала разыскивать меня по всем вытрезвителям.

Та-а-нго, та-а-нго.

Нет руки, что была в руке.

Два шага – вперёд, один – в сторону.

Хотелось плакать.

Какой чудный вечер.

Завтра будут упрёки, что компьютер дороже жены. И скажет: