Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

17 апреля обвинение получило возможность перекрестно допросить Розенберга. Додд заставил Розенберга признать, что тот принудительно рекрутировал рабочую силу для Германии, но не смог столь же убедительно доказать его причастность к уничтожению евреев. Советские обвинители тоже намеревались допросить Розенберга, и на этот раз Трибунал не стал им препятствовать. Руденко выложил перед Розенбергом стопку документов и список вопросов, но не смог добиться признания. Когда Руденко предъявил доклад, призывающий к устранению «нежелательных элементов» в Эстонии, Латвии, Литве и Белоруссии, Розенберг стал кричать о проблемах с русским переводом[1002]. Тюремный психолог Густав Гилберт впоследствии предположил, что Розенберг следовал примеру Геринга и пытался сорвать руденковский допрос[1003].

Руденко проигнорировал вспышку Розенберга и высмеял абсурдность его так называемой заботы об украинцах. Он зачитал отрывок из доклада, датированного июлем 1942 года, в котором Розенберг призывал Германию завладеть украинским зерном. Розенберг не отпирался, но заявил, что это было связано с его желанием интегрировать Украину и Кавказ в «тотальную экономическую систему» всего континента. После этого допрос стал накаляться еще сильнее. Когда Руденко представил доказательства применения жестоких полицейских методов на оккупированном востоке, Розенберг заявил, что такой подход был необходим для усмирения партизан, которые, по его словам, убивали «тысячами» немецких полицейских, чиновников и советских крестьян. Руденко возразил, что называть партизан «бандитами» – типично нацистская стратегия и это не объясняет, почему немцы убивали стариков, женщин и детей[1004].

Пока Руденко допрашивал Розенберга, Горшенин втихомолку прорабатывал ответы на другие вызовы со стороны защиты. Альфред Зайдль (адвокат Гесса и Франка) сделал все, чтобы вновь привлечь внимание суда к событиям, связанным с секретными протоколами, которые защита считала советскими преступлениями против мира. С самого начала выступлений защитников он требовал вызвать свидетелей, которые могли бы пролить свет на историю советско-германских отношений. Ранее на этой неделе Зайдль подал в Трибунал ходатайство о разрешении предъявить больше доказательств в защиту Гесса: копии секретных протоколов к Пакту о ненападении (август 1939 года), германо-советского Договора о дружбе (сентябрь 1939 года) и вторые письменные показания Гауса, подтверждающие подлинность этих документов. Через пару дней Зайдль подал другое ходатайство, на этот раз о вызове Гауса свидетелем. Горшенин понял, что Зайдль готовит атаку, и отправил Вышинскому срочные извещения[1005].

Ил. 39. Альфред Зайдль, адвокат защиты Ханса Франка и Рудольфа Гесса, инициировал кампанию за то, чтобы внести в суд секретные протоколы к советско-германскому Пакту о ненападении. 1945–1946 годы. Источник: Американский национальный музей Холокоста. Предоставлено Национальной администрацией архивов и записей, Колледж-парк

После того как 17 апреля завершилась защита Розенберга, Трибунал рассмотрел несколько ходатайств Зайдля. Судьи начали с одного раннего ходатайства, в котором он просил вызвать двух свидетелей, способных дать показания о советско-германском сотрудничестве: Густава Хильгера и Эрнста фон Вайцзекера. Хильгер работал в немецком посольстве в Москве; Вайцзекер служил статс-секретарем МИД Германии. Оба в августе 1939 года участвовали в переговорах, приведших к заключению Пакта о ненападении. Максуэлл-Файф, выступая от имени всего обвинения, задал вопрос: зачем Зайдлю вызывать свидетелей, никак не связанных ни с одним из его клиентов. Очевидно, Зайдль хотел, чтобы они рассказали о дискуссиях, подготовивших почву для составления секретных протоколов, – но ранее суд постановил (в связи с Мюнхенским пактом), что не будет заслушивать показания о подобных «предварительных переговорах». Кроме того, добавил Максуэлл-Файф, Зайдль уже допросил публично самого Риббентропа; если разрешить давать показания «второстепенным свидетелям», это необоснованно затянет процесс[1006].