Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

Никто не верил, что гибель Зори была случайной. Переводчица Ступникова размышляла, убийство это или самоубийство, и позже вспоминала, как она и другие члены советской делегации «молча» думали о возможных причинах[1089]. Некоторые американские обвинители винили советскую госбезопасность. Додд предполагал, что Зоря слишком сдружился с американцами и британцами и МВД его «устранило»[1090]. Вполне возможно, что МВД было причастно к гибели Зори, хотя для Сталина было типичнее вызвать человека в Москву, а затем арестовать и расстрелять. Возможно, Зоря решил покончить с собой, предвидя такой исход. Возможно также, что для этого немедленного «устранения» имелись другие причины помимо разглашения секретных протоколов. Сын Зори впоследствии утверждал, что его отец стал сильно переживать из-за катынского дела и запросился назад в Москву, чтобы поговорить с Вышинским о пробелах в советской доказательной базе, – и кто-то встревожился из-за этого настолько, что отдал приказ о ликвидации[1091].

Джексон, подозревая грязную игру и стараясь избежать международного скандала, поручил одному из своих людей втихомолку расследовать эту историю в обход Отдела по расследованию преступлений Армии США. Ему сообщили, что вряд ли русский генерал стал бы сам чистить свой пистолет, заряженный и направленный себе в лоб. Джексон хотел, чтобы процесс продолжался без препон и не стал поднимать шума. Покровский сопроводил тело в Лейпциг, находящийся в советской зоне оккупации, и там его похоронили в могиле без надгробного памятника[1092].

Зайдль, ободренный успешным сливом секретных протоколов в печать, удвоил свои старания предъявить их как доказательство защиты. На другой день после гибели Зори Зайдль подал в Трибунал другое ходатайство, где снова настаивал, что эти соглашения были принципиальной частью советско-германского Пакта о ненападении и потому ключевым доказательством защиты Гесса. В своем ходатайстве он ссылался на то, что узнал детали секретных протоколов от Гауса, с которым говорил впервые 11 марта в присутствии американского военного в комнате для допросов Нюрнбергского суда, во Дворце юстиции. Поскольку Гаус смог точно вспомнить содержание секретного протокола, Зайдль попросил его дать письменные показания по памяти. По словам Зайдля, Гаус в одиночку набросал свои письменные показания в своей камере в свидетельском отделении нюрнбергской тюрьмы[1093].

Ходатайство Зайдля местами читается как шпионский триллер. Он изложил драматическую историю о том, как в его распоряжении оказалась копия секретных протоколов. Он рассказал, как в начале апреля 1946 года один американский военнослужащий тайно вручил ему два документа, которые оказались секретными протоколами, датированными августом и сентябрем 1939 года. Зайдль спросил своего собеседника о происхождении документов, и тот ответил, что это копии с фотостатов, «захваченных армиями западных держав». Через несколько дней Зайдль показал эти документы Гаусу, и тот сказал, что они абсолютно вне всяких сомнений подлинные. Вскоре Гаус подготовил вторые письменные показания, которые Зайдль вручил Трибуналу 13 апреля вместе с самими документами. Зайдль оспорил заявления советских обвинителей, что у Гауса слабая память, и предложил выслушать его как свидетеля, чтобы устранить все сомнения[1094].

* * *

Разоблачение секретных протоколов привело в ярость советских руководителей. На другой день после гибели Зори Вышинский созвал экстренное совещание комиссии Политбюро по Нюрнбергскому процессу, чтобы выработать план действий в связи с Катынью. Комиссия составила для Никитченко декларацию, которую он должен был распространить от своего имени среди судей из западных держав. В ней выражалось несогласие с интерпретацией Трибуналом статьи 21 Нюрнбергского устава и его решением позволить защите вызывать свидетелей для дачи показаний о Катыни. Комиссия понимала, что это вряд ли изменит ситуацию, и обсудила также подбор советских свидетелей, которые могли бы оспорить показания немецких. Вышинский, Трайнин, глава МВД Сергей Круглов и другие члены комиссии составили первую версию списка из трех свидетелей советского обвинения: митрополит Николай (бывший членом комиссии Бурденко), профессор Борис Базилевский, служивший заместителем бургомистра Смоленска во время немецкой оккупации (один из «свидетелей», с которыми знакомились западные журналисты во время организованной советскими властями экскурсии в катынский лес в январе 1944 год), и Сергей Колесников, председатель Исполнительного комитета Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР и соавтор отчета Бурденко[1095].