Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

В середине сентября пропасть между Никитченко и западными судьями стала еще шире: Биддл и Лоуренс потребовали оправдать Папена. Де Вабр в ответ предложил оправдать также Фриче и Шахта. Он заявил, что эти трое подсудимых ответственны примерно в равной степени. Никитченко, уловив, куда дует ветер, отозвал свое требование повесить Папена и объявил, что согласен на десятилетнее заключение. Но было слишком поздно. Биддл, раньше поддерживавший осуждение Шахта, совершил еще один поворот и объявил, что этот «старик» виновен в основном в «безрассудстве» и осудить его будет слишком жестоко. Никитченко, опять проиграв голосование, пригрозил, что не согласится с приговором. Биддл стал уговаривать его передумать, настаивая, что судьи не должны выносить на публику то, что он назвал «откровенными приватными обсуждениями»[1333].

Прения оборачивались не в пользу Никитченко. И, с его точки зрения, дело организаций тоже выбивалось из нужной колеи. Чтобы сузить охват виновности, Паркер предложил считать членство в обвиняемой организации «преступным» только после начала войны – подобное же (но не идентичное) ограничение Трибунал применил к обвинению в заговоре. Другие западные судьи поддержали эту идею. Но еще более серьезной угрозой было мнение, что обвинителям не удалось полностью доказать виновность некоторых обвиняемых групп. И Биддл, и де Вабр, и Лоуренс сомневались в утверждении обвинителей, будто бы Генеральный штаб и Верховное командование составляли отдельную организацию и оказывали значимое влияние на нацистскую политику. Они также заявили, что Имперский кабинет не настолько велик, чтобы объявлять его огульно преступным. Наконец, они указали, что СА потеряла свое влияние после 1934 года[1334].

К 17 сентября судьи поняли, что им нужно больше времени, чтобы закончить прения. Трибунал объявил, что соберется во Дворце юстиции не 23 сентября, как планировалось, а неделей позже[1335]. Судьи приблизились к окончательной формулировке своих решений, но многое все еще требовалось обсудить. Никитченко уже мог сказать, что потерял всякую возможность обеспечить обвинительные вердикты для всех подсудимых.

Работа над приговором двигалась медленнее, чем хотелось бы судьям, но быстрее, чем ожидали советские руководители. Пока судьи договаривались о вердиктах и наказаниях, советские руководители и юристы-международники в Москве изучали значительно устаревший, двухнедельной давности, черновик приговора. Разумеется, они вообще не должны были видеть промежуточных черновиков.

До советских сотрудников в Москве не сразу дошло, насколько серьезно и окончательно то, что происходит в Нюрнберге. Помощники обвинителя Лев Шейнин и Дмитрий Карев только 14 сентября послали Горшенину свои комментарии к черновику того раздела приговора, где говорилось о «преступлениях против мира». Они посоветовали вычеркнуть абзац с утверждением, будто немцы и австрийцы «имели много общего» и будто аншлюс «был достигнут бескровно», на том основании, что эти подробности не имели отношения к делу. Они также призвали удалить ссылку на секретные протоколы к Пакту о ненападении и строку, где говорилось, что он способствовал дипломатической изоляции Польши. (Никитченко предвидел протесты в связи с Пактом о ненападении и уже уговорил других судей согласиться на эти поправки.)

В то же время Григорий Сафонов, помощника Горшенина в комиссии Вышинского, высказал озабоченность в связи с разделом приговора о «преступлениях против человечности» (Раздел IV). Он заявил, что советские судьи не должны допустить, чтобы из приговора исключили довоенные гонения на евреев в Германии[1336]. В реальности это было бы очень сложно сделать. Трибунал недавно переформулировал обвинение в заговоре (Раздел I), а терминология Устава МВТ ограничивала «преступления против человечности» лишь теми преступлениями, которые совершались «во исполнение или в связи с» другими преступлениями под юрисдикцией Трибунала. Все это создавало труднопреодолимый барьер. Трибуналу пришлось бы доказать, что довоенные акты насилия против евреев Германии напрямую связаны с заговором для завоевания Европы, сложившимся на конференции Хоссбаха.

17 сентября, в тот самый день, когда Трибунал объявил об отсрочке, Горшенин попросил Сталина просмотреть и заверить инструкции относительно вердиктов и наказаний, составленные комиссией Вышинского для Никитченко (и уже утвержденные Молотовым). Горшенин сообщил Сталину, что время не терпит, потому что скоро Трибунал примет окончательные решения. Советских руководителей не волновало, что Никитченко должен был советоваться с другими судьями в полной изоляции. Они не доверяли Никитченко и не хотели, чтобы он действовал по своему усмотрению. Более, чем когда-либо, им хотелось дистанционно режиссировать Трибуналом в меру своих возможностей. Сталин утвердил инструкции, и 19 сентября их послали Никитченко шифрованной телеграммой[1337].