Судьба дворцового гренадера

Придя на Мойку, Тёмкин рассказал, что по городу ходят стихи на смерть Пушкина, которые, понятно, печатать не допустят. Да и офицеру молодому, который их сочинил, несдобровать: самое малое - из гвардии в дальний гарнизон переведут.

Рассказавши, помолчал, достал листок и начал читать:

Погиб поэт! - Невольник чести - Пал, оклеветанный молвой...

За годы службы в роте совсем иначе стал Федот читать стихи. Научился в каждое слово вкладывать смысл, выговаривать всю их выразительность и звонкость. Или эти стихи были особенные, вроде какого-то словесного пламени, что ли?.. Но только, когда произнес упавшим вдруг голосом:

Замолкли звуки чудных песен,

Не раздаваться им опять:

Приют певца угрюм и тесен,

И на устах его печать...

Анна Яковлевна с Лизаветой заплакали, и унтеру так перехватило горло, что едва прокашлялся.

Федот дочитал стихи, высморкался и, будто невзначай, утер глаза. И тут все услышали, что Машенька, про которую эти четверть часа все забыли, потому что занималась в своем углу игрушками, теперь тоже тихонько всхлипывает.

Отец взял ее на руки.

- Что с тобой, Машута?

- Пушкина жалко! - протянула она и уткнулась в его плечо.

А назавтра в суточном дежурстве унтер поговорил о том же с флигель-адъютантом Лужиным. Мельком видевши днем на царской половине, Иванов под вечер сам впервой завернул в дежурную комнату.

- Входи, Александр Иванович! - пригласил ротмистр, откладывая книгу. Садись, гостем будешь. Давай чего-нибудь из давнишнего повеселей вспомним, а то этак на душе мерзко.

- И вы про господина Пушкина печалитесь, - сказал Иванов, вспоминая разговор, слышанный из окна канцелярии.

- Как не печалиться? Хоть не самые близкие, а приятели были много лет. И представь, я чуть не первым сватом его оказался. В Москве в 1830 году на балу одном подошел ко мне и просил, чтобы у матушки его жены будущей, госпожи Гончаровой, осведомился, как примет, ежели посватается. Можно ли в такой услуге приятелю отказать?.. А вот теперь сосет за сердце, зачем участвовал в том, что к такому несчастью привело...

- А как же француза того, Иван Дмитриевич, накажут?

- Эх, братец, толкуют, будто ничего с ним не сделают!

- Да как же?.. Ведь под военный суд отдавали?

- А так, что он иностранный подданный, хотя и нашей службы поручик. И поручик-то из рук вон: службы не знает, командовать не может, больше в штрафах, чем в строю находился... Но правда, что Пушкин такое письмо его приемному отцу написал, после которого без поединка не обойтись...

- Ну ладно, а зачем в брюхо метил? Пусть бы в голову аль в грудь, возразил Иванов.

- Что ты меня уговариваешь? Француз дрянь последняя.

Но может случиться, что только чина лишат да за границу вышлют.

- Так разве оно справедливо? Убил человека, будто муху прихлопнул.

- Убил на дуэли и сам был ранен. А что легкая рана вышла, то, сказывают, от пуговицы подтяжек пуля рикошетировала.

- А брат господина Пушкина не может в то дело вступиться и с французом снова стреляться?

- Может. Он на Кавказе и, говорят, офицер храбрый. Но за что ему драться? По правилам всё, зацепиться не за что.

Француз под пистолетом Пушкина стоял хорошо и счастлив, что жив остался. Много ли толку будет, если и другого брата убьет?..

А как вовремя виконту кошелек от тебя перешел...

- Не пойму, Иван Дмитриевич, к чему кошель помянули? - удивился Иванов.

- Так как раз виконт секундантом Дантеса на той дуэли был и уже по государеву приказу на свою родину выслан. Ко мне проститься перед отъездом заезжал и очень горевал, что в таком деле участвовать довелось. "Меня, сказал, - от смерти русский солдат спас, которого даже поблагодарить не удалось, а мне судьба послала свое имя навсегда со смертью самого знаменитого русского связать..."

Помолчали, и унтер подумал, что раз виконт этот совестливый, то, может, и не мешало ему знать, что на деньги деда хоть одна крестьянская семья из нищеты выправилась?.. Тут заметил, что Лужин ждет ответа на свое сообщение, и сказал:

- Да, не повезло ему, особливо если по службе нагоняй дадут. А стихи, что какой-то поручик написал, читали?

- Читал. Сильные стихи!.. Их мигом вся столица затвердила и, верно, уже по почте и по рукам во все концы царства летят. Но корнету этому, который Лермонтовым зовется, за них, верно, нагорит куда крепче, чем Дантесу за дуэль.

В Министерском коридоре раздались легкие шаги - проходил дежурный камер-лакей, - и ротмистр поднял палец к губам.

Лужин оказался кругом прав. Вскоре узнали, что Лермонтов арестован за стихи и переводится прапорщиком на Кавказ, а Дантес, убивший Пушкина, разжалован и выслан за границу.

При этом многие придворные громко славили доброту государя - он не подверг наказанию секунданта Пушкина.

Даже всегда сдержанный Качмарев, слушая такие разговоры, сказал Иванову, когда они были одни в канцелярии:

- Чудны дела твои, господи! Есть отчего порой и руками развесть, когда про справедливость тебе любезную думаю.

- Вы насчет чего же, Егор Григорьевич?..