Судьба — это мы

Внимательно вчитываясь в стихи Людмилы Татьяничевой, можно составить себе полное и яркое, в живых чертах и красках, представление об ее родословной, о близких ей людях, о судьбе, знавшей взлеты и поражения и не знавшей одного чувства — опустошенности, беспросветности жизни. Вера в завтра, оптимистическое, радостное ощущение — постоянная примета ее поэзии. Люди-созидатели, добрые, честные, горячие, прямые — любимые герои поэтессы, людей завистливых и злобных в ее стихах почти нет. Последним попросту она отказывает в праве на человеческое внимание.

Любовь предполагает самопожертвование, преданность и верность. А какая же любовь и верность, если в чувства примешана корысть? Размышления об этом занимали поэтессу на всем ее творческом пути. И когда раздумья эти перерастают рамки задушевной беседы с человеком, разговора один на один, в ее стихи снова полновластно приходит — «мы».

Наиболее ярко это ее творческое состояние проявляется в остро публицистическом, страстном стихотворении «Судьба — это мы» (1966):

В борьбе,
В созидательном громе
Нелепо безволье раба…
Счастье свое проворонив,
Горюем потом:
— Не судьба!
Руками разводим бессильно:
— Такая планида у нас.
Меня это прежде бесило,
Меня это ранит сейчас!
Не каждый выходит в герои.
Но каждый родился не зря.
Судьбу надо строить,
Как строим
Ракеты, мосты и моря.
К стандартам впадая в немилость,
Свои учредив чертежи,
Судьбу воздвигайте на вырост
Характера. Воли. Души!
Надежно, без ахов и охов,
Без мелочной злой кутерьмы.
Судьба — это слепок с эпохи.
Точнее:
Судьба — это мы!

Откровенная плакатность стиля, если хотите, даже аргументов, в стихотворении выходит на первый план. В нем нет полутонов, недоговоренности. Оно рассчитано на аудиторию.

Интересно то обстоятельство, что это «мы» чаще всего врывалось в ее творчество, когда Людмила Татьяничева встречалась со своими читателями на стройках Урала и Сибири, когда ей приходилось много выступать на фабриках и заводах, в колхозах и совхозах. Она сразу как бы включалась в их жизнь, в их дела, ничем не отделяя себя от геологов и нефтяников, сталеваров и монтажников.

Мы — над зыбью волны.
Мы — над хлябью болот,
Где ключи-живуны
Колобродят весь год!

(«Живуны», 1971)

«Мы» на какое-то время как бы становилось ее второй натурой. Она не испытывала при этом никаких неудобств, никаких сложностей. Тем более, что глубокая убежденность Людмилы Татьяничевой в совершенной ненужности тащить в поэзию частное всегда удерживала ее от публикации тех стихов, в которых личное было не только поводом, но и содержанием. Правда, в последние годы жизни в лирике Татьяничевой отчетливо обозначилось стремление не отделять героиню поэзии от себя, не объективировать ее, а лишь выбирать те моменты своего психологического состояния, отображать те морально-психологические уроки своей судьбы, в которых есть несомненный общественный интерес.

3. «МОЯ ЛЮБОВЬ, МОЯ ЗАБОТА…»

Свое творческое кредо Людмила Татьяничева наиболее отчетливо в первый раз выразила вот в этом шестистрочном стихотворении:

Стихи о мужестве писать —
Железо молотом ковать.

О лесе утреннем писать —

Щеглов из клетки выпускать.

Стихи о Родине писать —

Ей жизнь по капле отдавать.

(«Стихи о мужестве писать…», 1955)

Это заявление в характере Татьяничевой и ее героини, той, которую она воспевает, на которую равняется, которую любит.

Для Татьяничевой характерно активное стремление вызвать читательское сопереживание, желание спорить, убеждать. Но стихотворение никогда не лишено поэтического изящества, композиционной стройности, завершенности, даже если оно строится на дидактической основе. Стремясь к предельной лаконичности, она никогда не отпугивает читателя прямотой «морали».

Людмила Татьяничева отрицала спонтанность творчества, не навязывая, впрочем, своего убеждения кому бы то ни было.

Когда она вела поэтические семинары и, случалось, ей бывало трудно отстоять свою точку зрения перед молодыми ершистыми знатоками того, как надо писать хорошие стихи, и не умевшими писать никаких, она прибегала к авторитету Антона Павловича Чехова.