Судьба философа в интерьере эпохи.

Греческий язык, как и русский, принадлежит к флективному типу, где грамматические значения фиксируются в основном окончаниями слов и слово практически никогда не бывает "голым", лишенным грамматического значения, что легко проверяется методом грамматически безупречной бессмыслицы, который предложил Щерба. Возникший в XIV-XV веках новоанглийский принадлежит к аналитическому типу, в котором лексическо-смысловое и грамматическое разделены гораздо более четко, так что английское "слово" больше походит на греческий или русский "корень", чем на "слово". Соответственно, ни русский, ни греческий речевые навыки не знают той операции грамматического определения слова или перевода грамматически неопределенного корня в грамматически определенное слово, которая является обыденной и привычной для англичанина и, как правило, оказывается камнем преткновения для изучающих английский язык. "Книга", например, русского языка вовсе не прямой эквивалент английскому "book", и чтобы привести их в соответствие, англичанину потребовалось бы поставить определенный артикль, а само слово поместить перед личной формой глагола на правах подлежащего, "субъекта". Смысл различий можно представить схемой:

Русский, греческий: (синтаксис) I "книга" (морфология, смысл) II

Английский (синтаксис) I (морфология) II (операция определения) "book" (смысл) III

(Расположение изменено.)

Рис. 2. Различие уровней флективного и аналитического языка.

Если, оставаясь в рамках антично-христианского тождества лингвистического и бытийного, перевести вопрос о различиях между греческим и английским "словом" в теологическую форму: какой стала бы природа, будь она сотворена не по греческому, а по английскому слову, то мы, сравнивая грамматические структуры греческого и английского языков, получили бы ошеломляющий ответ: сотворенная по английскому слову природа была бы реальностью однозначного контактного взаимодействия, обладала бы именно теми свойствами межсубъектной определенности взаимодействия, о которых пишет Гоббс.

В самом деле, действуя в рамках флективного (греческий, русский) тождества лингвистического и бытийного, творец не мог бы идти дальше морфо-смыслового уровня, вынужден был бы творить сущностный ("существительный") мир вещей, качеств, отношений, тогда как, действуя по нормам аналитического (английский) тождества лингвистического и бытийного, он мог бы ограничиться тем, что Аристотель называл "первой материей", а Гоббс "телом вообще" (см.: там же, с. 148-149), предоставив все остальное контактному взаимодействию по строгим и однозначным правилам.

Существенно меняется и тот тип отношений в триаде: до вещей - в вещах - после вещей, который Фомой и Оккамом фиксировался как полное "сущностное" строительство вещей-объектов в интеллекте или самостоятельно (Бог), или по образу и подобию сотворенных вещей (человек) для дальнейшей их реализации-индивидуации с использованием мысленного объекта на правах "наугольника и мерила".

Исчезает, во-первых, предмет таких действий, единичная вещь-субъект, простая сущность. Английскую "книгу", например, и Бог не мог бы мыслить простым неконтактным способом как самодовлеющее целое, не поставив ее в контактное отношение типа (the, this, that) + (book), и тем более человек в своей позиции после сотворенной реальности не мог бы изъять ее в чистом виде на правах образца для строительства объективного образа, поскольку "book" лишь неоформленная глина для творения контактным способом и существительного, и глагола, и прилагательного, и практически любой знаменательной части речи.

Во-вторых, сами эти способы контактного определения не обладают достоинством единичности. Единичность оказывается вытесненной из картины мира как свойство несущественное, и различие между субъективным и объективным, построенное на единичности субъекта и общности объекта, теряет смысл.

В-третьих, не достигающий единичного и уникального характер определенности, которую мы обнаруживаем в реальности взаимодействия, если она сотворена по образу и подобию английской языковой структуры, суть репродукция, общее в единичных контактах, и если "тела" Гоббса, как и смыслоизолирующие корни-различители английского словаря, наделены способностью удерживать и сохранять наличный запас движения или смысла, то, с одной стороны, представленная в реальности определенность будет именно частичной - частным и неполным выявлением содержания тела-слова в данном типе отношений, а с другой, если и логическая (теорема толчка) и онтологическая разновидности инерции рассматриваются как "естественные" абсолюты, не обладающие самостью, волей, мыслью, а именно так они и рассматривались естественными теологами, натурфилософами и пионерами опытной науки, то неустранимая из антично-христианской картины мира разумная составляющая оказывается за пределами такой реальности как излишняя гипотеза. Реальность выглядит как безличная, слепо, но однозначно самоопределяющаяся, автоматически срабатывающая данность.