Судьба и грехи России

                Этот ряд противопоставлений можно было бы продол  жить далеко. Оставляю пока без проверки, насколько основательны наши ходячие представления о нас самих. Мы  привыкли, как и все народы, глядеться на себя в кривое  зеркало. Но факт несомненен: все характеристики русской  души, удобные в прошлом, отказываются служить для нового человека. Он совершенно другой, не похожий на предков. В нем скорее можно найти тот культурный тип, в оттолкновении  от которого мы всегда искали  признак  русскости: тип немца, европейца, «мальчика в штанах». Homo  Europaeo-Americanus. Это вечное пугало русских славянофилов, от которого они старались уберечь русскую землю, по-видимому, сейчас в ней торжествует. Такое первое впечатление, которое, конечно, нуждается в поверке.

                Самый  факт необычайно резкого перелома не подлежит

ПИСЬМА  О РУССКОЙ  КУЛЬТУРЕ                   

==167                                                                        

сомнению. Недалеко искать и причины его резкости и глубины. Сама по себе революция — и какая! — не могла не перевернуть национального сознания. Ни один народ не выходит из революционной  катастрофы таким, каким он вошел в нее. Зачеркивается целая историческая эпоха, с ее опытом, традицией, культурой. Переворачивается новая страница жизни. В России жестокость революционного обвала связана была к тому же с сознательным истреблением старого культурного класса и заменой его новой, из низов поднявшейся  интеллигенцией. Второй источник катастрофы,  — хотя и совершенно мирный  — заключается в чрезвычайно быстром процессе приобщения  масс к цивилизации, в ее интернациональных   и очень поверхностных слоях: марксизм, дарвинизм, техника. Это, в сущности, процесс рационализации русского сознания, в который народ, то есть низшие слои его, вступил еще с 60-х годов, но который, протекая сперва очень медленно, ускорялся в геометрической прогрессии, пока, наконец, в годы революции не обрушился  настоящей лавиной и не похоронил всего, что сохранилось в народной душе от московского православного наследия. Двадцать лет совершили работу столетий. Психологические последствия таких темпов должны быть чрезвычайно  тяжкими. Прибавьте к этому и третье, неслыханное  и небывалое в истории осложнение: то тали тарное государство, которое решает создать новый тип человека, опираясь на чудовищную монополию воспитания и пропаганды  и на подавление всех инородных влияний. Эта задача удалась, — по крайней мере, в отрицательной части: новая интеллигенция, прошедшая  через советскую школу и давно уже оттеснившая остатки старой во всех областях культуры  и жизни, совершенно не похожа на старую и на тот «старый» народ, из недр которого она вышла. Новый человек: Europaeo-Americanus.

                Что же, значит ли это, что Россия умерла? Что СССР, союз  восточноевропейских народов, лишен какой бы то ни было русской национальной окраски и нельзя уже в будущем говорить о русском народе как носителе особой национальной  культуры? Заключение поспешное, но вопрос ставится именно  так. Как ни дико это звучит для нашего уха, но мы должны  иметь мужество смотреть прямо в лицо будущего. Нации  не вечны. Тысячелетие, может быть, не слишком ран-

==168                                                      Г. П. Федотов

ний срок для смерти нации, хотя мы не знаем никаких законов, определяющих  длительность ее жизни. Поищем аналогии в истории — не для того, чтобы грубо применять их к России, но хотя бы для того, чтобы освободиться от предрассудков, от все еще не изжитых, несмотря на все катастрофы, оптимистических иллюзий XIX века.

                2