Судьба и грехи России

                Аналогии бывают разные. Есть и очень успокоительные.  Каждая нация проходит через глубокие кризисы, которые  радикально меняют ее лицо. Оставаясь в пределах XIX века, как изменилось, и при этом не раз, лицо Германии!  Германия романтизма, Германия  Бисмарка и Германия  Гитлера — кажутся совершенно разными нациями. Русский роман XIX века («Дворянское гнездо») сохранил нам  трогательный образ немца: прекраснодушного, чистого  сердцем, немножко смешного в своей наивности, преданного музам и мечтам. То было время (или реминисценция  времени), когда немец в политике играл роль смешного  «Михеля» и раздробленная Германия удовлетворяла свое  честолюбие единственно в сфере духа. Столетие от Лессингадо Гегеля, в самом деле, венчало Германию королевой европейской мысли. За элитой мудрецов и поэтов стоял на род — трудолюбивый, честный, лояльный, добродушный.  Двадцать лет (1848—1870), и Михель создает Империю.  Романтические мечты молодости сданы в архив. Трезвый,  практический, с волевым упорством и методичностью, он  борется за производство, строит великую науку, колоссальную индустрию, могущественное государство. Надо всем  начинает доминировать «воля к власти». Это путь, который  в годы великой войны русская интеллигенция грубовато  окрестила: от Канта к Круппу. Четыре года (1914—1918)  сверхчеловеческого напряжения, и бисмарковский немец  погиб. Его сменил немец Гитлера. Неврастеник, фантазер, разучившийся  работать методически и отдавшийся  во власть фантастической грезы. Судороги насилия он принимает за выражение силы и манию  величия — за национальное самосознание. Теперь он презирает интеллектуальный труд и живет лишь пафосом войны. Из всего великого

ПИСЬМА  О РУССКОЙ  КУЛЬТУРЕ                    

==169

прошлого Германии  ему импонирует только «белокурый  зверь» первобытного язычества. Как связать воедино эти  три образа Германии? Признаемся в своем бессилии. Ясны те связи, которые идут от дедов к отцам и внукам: Гер мания Бисмарка живет капиталом мысли  и трудолюбия,  накопленным Михелем. Гитлер взял от отцов «волю к власти» и от дедов романтику иррационального. Но, глядя со  стороны, эти три человеческих типа кажутся не имеющими ничего общего. Нужно время, которое успокоит бурю и  выявит длительные, устойчивые черты на лице нации. Если... если только нация не погибнет, то есть не разрушится  до конца то глубокое и неопределимое единство, которое  мы называем немецким народом.

                Но пример Германии  скорее говорит, — хотя и без особых убедительных доказательств — о прочности национального организма, переживающего бурные катастрофы и  болезни роста. Однако судьба современной Европы может  навести и на более пессимистические мысли о жизни и  смерти наций. Можно говорить о постепенном вывертывании национального своеобразия почти у всех великих западных наций. Современная культура все более сливает  многообразие европейских типов в один — европейский.  Странно говорить об этом в эпоху обостренного национализма, когда народы Европы все повернулись спиной друг  к другу. Но ненависть разделяет часто кровных братьев, ненавидят чаще свое, домашнее, современная национальная  ненависть является отражением внутренних политических  страстей. Ненависть направлена на народы фашистские,  демократические, коммунистические, то есть, в конце концов, на внутренних врагов, на тот политический тип, который хотят истребить в своей собственной стране. Прибавь те противоречия интересов, действительные или мнимые,  между государствами        (а это не то же, что нации),  психологию страха, злопамятства, реванша или самозащиты. Среди сил, разделяющих Европу, я не вижу противоречий национального духа. Вот уже целое столетие, как этот  национальный дух разлагался капиталистической научной культурой, общей всему Западу. Более всего денационализации подверглись те классы, которые были носителями новой цивилизации:  торгово-промышленная  буржуазия, ученая и культуртрегерская интеллигенция, артистическая

==170                                                        Г. П. Федотов