Судьба и грехи России

     Эти два коренных условия и определили «новую церковную  политику» почившего патриарха. После первого года  борьбы с большевиками, борьбы нерасчлененной, национально-религиозной, патриарх выходит на новый путь. Он  отказывается от борьбы с революционной властью и воспитывает Церковь в аполитическом исповедничестве. Понятны  мотивы этой новой политики. Патриарх желал отнять у врагов всякий повод — и действительное основание —  для политической борьбы с Церковью, для политической  мести. С другой стороны, отказываясь от сопротивления  новому строю, патриарх открывал широко двери Церкви  для тех масс, рабочих и отчасти крестьянских, которые,  став на сторону революции, увидели в церкви классового  врага. Как известно, эта политика патриарха увенчалась

==188

двойным  успехом. В самый разгар обновленческого раскола она спасла церковную организацию от ударов власти,  сохранила культ и таинства для народа и начала медленный, но благословенный поход в народ, обратное завоевание Христу отпавших своих детей.

     В основании этой политики лежал духовный опыт, более глубокий, нежели всякая политика, хотя бы церковная.  Внутреннее очищение Церкви в огне мучений совершалось  путем аскетического надрыва всех уз, связывавших издревле православную Церковь с государственной и национальной жизнью. Отречение от традиций старого строя, новый  «политизм»  Церкви не был вынужденным   требованием  тактики. Он вытекал из ощущения новой и в то же время  самой древней  религиозной правды. Партиарх  не лгал  большевикам  в 1923 году, не лгал и в своем завещании,  когда проводил грань между прошлым и настоящим, когда  каялся в своем поведении первых лет. Но аполитизм Церкви не означал ее отрыва от народной жизни. Отказ от теократических отношений к государству не был отказом от  борьбы за душу народа. Народ — не нация, но рассеянное  стадо Христово, которое надлежало собрать, укрепить, спасти. Предстояло новое крещение Руси.

    В этой обстановке вождям русской Церкви менее говорили уроки древней гонимой Церкви, чем может быть, национальный опыт монгольского ига, с его тяжелой школой  унижений, внешней покорности, но внутреннего очищения, собирания духовных сил. Путь Александра Невского  становится символическим для русской Церкви в годы революции. Говоря церковным языком, соображения «икономии»(1) берут верх над «акривие»(2) — по-мирскому, но не совсем  точно:  компромисс     —  над радикальной  принципиальностыо.  Этой икопомией, этим компромиссом определяются отныне внешние отношения между Церковью и коммунистическим государством.

    Таков был завет патриарха Тихона, таков был его путь,  оправданный Церковью, народом и историей. Зачеркнуть его,  пытаться вернуть Церковь на путь политических заговоров,  сделать из нее орудие реставрации — безумное и злое дело. Те, кто стоят за него, — карловацкая иерархия за рубежом, —  не только внешне, но и внутренне отрезают себя от русской Церкви и ее искупительного мученического опыта.

    И, однако, при всем благоговении к личности почившего патриарха и признании его правды, можно указать одну слабую сторону его дела, в которой лежат зародыши грядущих тяжелых  падений. Та форма, в которую патриарх об-

________________________

1 Икономия  — церковное строительство, спасение душ.

2 Акривие — идеальная правильность, прямизна учения и жизни.

==189

лек свои исторические акты 1923 и 1925 года, мучительно не соответствовала их подлинному церковному значению. Изложенные  советским стилем, быть может, продиктованные в советских канцеляриях, акты эти с внешней стороны были  унизительны для Церкви. Патриарх не допускал в них никакой лжи, но между его мыслью и  словом было, несомненно, большое качественное несоответствие. Церковное общество, которое сначала не хотело признавать подлинности этих актов, скоро привыкло к ним, закрывало глаза на их форму, прощало ее из глубокого уважения к патриарху. Трудно судить теперь, насколько эта форма была неизбежна: удовлетворились ли бы враги заявлениями, облеченными  в более достойные, церковно оправданные слова? Возможен  вопрос: не сказался ли здесь общий в России нашего времени недостаток чувства слова, символа, формы,  о котором мы говорили выше? Слишком легко относятся к сказанному слову, еще легче к напечатанному, к советскому, газетному, которому привыкли не верить. Патриарх, несомненно, знал, что впечатление напечатанных его слов будет невелико, и эта малость общественного впечатления облегчала ему его тяжелый компромисс. Эта форма, или, вернее, это отсутствие формы, было жертвой, было  унижением  и, если говорить церковно точно, было грехом: малым  грехом, который патриарх принял на свою святую  совесть для спасения своего народ. Грех этот прощен  ему на земле — верим, прощен и на небесах. Но свойство каждого ничтожного греха — оставлять за собой след: быть  источником новых искушений, новых соблазнов.

4