Судьба и грехи России

     Здесь происходит наконец долгожданная встреча народа  и интеллигенции. Доселе все ее героические усилия пробить стену народного непонимания оканчивались неудачей, для нее трагической. Десятки лет народ видел своих  людей в жандармах и сыщиках, ловивших социалистов, и  отвращался от последних с религиозным ужасом. Социальное отчуждение питалось дворянским происхождением и  стилем интеллигенции. Перед этим бледнеет даже чуждость проповедуемой, антимонархической, доктрины. Крестьянин видел перед собою непонятное, беспомощное существо, которое претендовало учить его, но вызывало его  презрение. Оно было по-господски одето, говорило барским языком  и хотя чем-то, несомненно, отличалось от  настоящих  господ, но для народа не было возможности  входить в разбирательство оттенков во вражеском стане.  Интеллигент всегда был для мужика барином, пока в один  прекрасный день не был перекрещен в буржуя.

   Разумеется, за всеми частными поводами для недоброжелательства зияла все та же пропасть, разверзшаяся с той  стороны, немецкой, безбожной, едва ли не поганой. Барину-крепостнику, принципиальному консерватору, было даже легче пробиться к мужичкову пониманию, чем революционеру. Бог и царь создавали общую почву — до конца  прошлого столетия. Конечно, мужик не верил в искренность барского монархизма, подозревая в нем обманные и  захватнические поползновения. Но просветителей-радикалов он окончательно не понимал.

    В японскую войну завершился распад монархической, отчасти религиозной идеи народа. На мгновение интеллигенция нашла в крестьянстве себе союзника. «Земля и во-

==157

ля» соединяла их в двусмысленном компромиссе: одному земля, другому воля. Но вековое недоверие не было изжито. На место разрушенных богов в народной душе не встали новые. Народ вступил в полосу своего нигилизма, еще неизжитого. Волей-неволей народ передоверял интеллигенции свой  политический голос: трудовикам, эсерам, даже эсдекам. Но, подозревая обман, держал камень за пазухой.

В  реакционной пропаганде роль посредника между интеллигенцией и народом достается рабочему. Молодой численно, слабый класс, пролетарий сыграл в судьбах России огромную, хотя чисто отрицательную роль. Его значение соответствует значению города в крестьянской стране. Город всегда ведет деревню, и удельный вес горожанина может  в десять раз превосходить удельный вес сельского обывателя. У нас пролетариат еще не порвал связи с деревней, и как ни свысока относился крестьянин к фабричному, он поневоле заимствовал от него то, чего не стал бы и слушать от интеллигента. Почему городской пролетариат неминуемо  должен был  сделаться носителем революции, это не требует объяснения. Его духовная беспочвенность, безжалостная эксплуатация его труда, беспросветное существование заставляли жадно мечтать о перевороте. Ему подлинно нечего было терять. В революцию русский рабочий вложил  свое понимание справедливости (которое не все сводилось к классовой зависти), и для нее принес за 20 лет немало жертв, геройствуя не хуже студентов: на эшафоте, в тюрьмах  и ссылке. В 1905 году этот союз революционной интеллигенции, пролетариата и крестьянства был уже совершившимся  фактом. Схема русской революции была дана —  вплоть до идеи советов.

    Совершенно  условно и приблизительно рабочий и крестьянин шли  за социалистическими партиями с.-д. и с.-р. Просто потому, что первые, во главу угла ставили пролетария, вторые —мужика.  Но если для рабочих социализм, в самом туманном понимании, был действительно красным цветком, освещающим  жизнь и борьбу, то для крестьянина  это было пустое слово. С с.-р. у него было общим требование земли. Когда ему говорили о воле, он не противоречил, когда говорили о социализме  — молчал. Социализацию земли  переводил на язык общинных  распорядков. Любая партия, написавшая в своей программе ликвидацию помещичьего  земледелия, могла бы рассчитывать на поддержку крестьянства.

    При  наличии  данных (связанных  с интеллигентской традицией)  партий, крестьянство числилось в с.-р. по недоразумению.

   Недоразумений  было достаточно и с рабочими. Экономические  основы марксизма, на которых с таким талмуди-

==158

ческим начетничеством настаивали пропагандисты, с трудом влезали в голову пролетария. Бланкизм или бакунизм, вероятно, более соответствовали бы его природе и умственному уровню. Его выступление в рядах социал-демократии было тоже «псевдоморфозой», хотя и не столь причудливой, как крестьянский социализм. 1917 год разоблачил и тот и другой маскарад.

7. НОВАЯ ДЕМОКРАТИЯ