Судьба Иерусалима

«Помолимся за нашего брата Господу нашему Иисусу Христу, сказавшему…»

(«Отец мой, прими мой дар».)

Он прервался и посмотрел вниз. Могила показалась ему невероятно глубокой. Тени роились в ней, как живые существа. Он никогда ее не зароет. Никогда.

«Я есть Воскресение и Жизнь вечная. Тот, кто уверует в меня, не умрет…»

(«Повелитель Мух, прими мой дар».)

Да, его глаза открыты. Потому ему и кажется, что на него смотрят. Карл пожалел клея, и они открылись, как ставни на окнах, и мальчишка смотрит на него. Что-то нужно сделать.

«…и кто примет мою веру, будет жить вечно, хоть и умрет».

(«Я принес тебе свежую плоть и чистую кровь».)

Выбросить землю. Вот что нужно. Откопать гроб, и сбить замки, и открыть его, и закрыть эти ужасные глаза, которые на него смотрят. Клея у него нет, но две монеты в карманах найдутся. Серебро. Да-да, серебро ему и нужно.

Солнце уже зашло за крышу дома Марстенов. Теперь ему казалось, что за ним наблюдают оттуда, из-за закрытых ставень.

«Ты возвратил мертвеца к жизни; даруй нашему брату Дэниелу жизнь вечную».

(«Я возлагаю жертву на твой алтарь. Левой рукой я возлагаю ее».)

Майк Райерсон спрыгнул вниз и начал как безумный орудовать лопатой, выбрасывая землю из могилы. Наконец лопата нашла дерево, и он стал отгребать комья земли от замков.

Где-то во рву заквакали лягушки, в кустах запел козодой. На часах было без десяти семь.

«Что я делаю?» — тщетно спрашивал он себя. Он попробовал выпрямиться и подумать об этом, но неведомая сила из глубины его сознания согнула его и заставила работать снова. Быстрее и быстрее.

Он поднял лопату над головой и обрушил на замок. Лязг. Замок сломался.

Он помедлил в последних сомнениях, лицо его покрылось потом, глаза безумно выкатились.

На небе замерцала первая звезда.

Обессиленный, он выкарабкался из могилы, вытянулся во всю длину и взялся руками за крышку гроба. Потянул. Сперва обнажился розоватый сатин подкладки, потом бледная рука в черном рукаве (Дэнни Глика похоронили в костюме), потом… потом лицо.

Дыхание Майка замерло.

Глаза были открыты. Он так и знал. Широко открыты. И в них светилась жуткая, неведомая жизнь. В лице не было бледности смерти; на розовых щеках играл румянец.

Майк попытался Оторвать взгляд от этих леденящих глаз и не мог.

Он только прошептал:

— Иисусе…

Солнце окончательно скрылось за горизонтом.

5

Марк Петри трудился в своей комнате над фигуркой Франкенштейна и слушал за стенкой разговор родителей. Его комната располагалась на втором этаже купленного ими дома на Джойнтнер-авеню, и, хотя дом имел центральное отопление, в нем еще сохранился старомодный камин. Его поставили раньше, когда тепло давала только кухонная печь, и на втором этаже было ужасно холодно, так, что женщина, жившая там с 1873-го по 1896-й всегда клала в постель горячий кирпич, завернутый во фланель. Но теперь камин служил другой цели — он отлично проводил звук.

Хотя родители находились у себя, он слышал их так, словно они говорили прямо за дверью.

Когда его отец застал его подслушивающим в их старом доме — ему тогда было всего шесть лет, он привел ему старую английскую пословицу: «Никогда не подслушивай у двери, в которую только что вышел». Это значит, объяснил отец, что ты можешь услышать что-нибудь нехорошее в свой адрес.

В двенадцать лет Марк Петри был чуть выше среднего роста и имел довольно тонкое телосложение. Двигался он легко и даже изящно, что необычно для мальчишек его возраста, состоящих, как кажется, из одних локтей и коленок. Черты его выглядели почти женскими, что причиняло ему немало неприятностей еще до схватки с Ричи Боддином в школьном дворе, и он боролся с этим, как мог. Он заключил, что большинство хулиганов — это здоровенные, неуклюжие парни. Они боятся тех, кто может дать им отпор. Они не умеют как следует драться, действуя скорее наглостью, чем силой. Ричи Боддин блестяще подтвердил эту теорию. До этого был еще один школьный хулиган в Киттери, который, после того, как Марк расквасил ему нос, объявил себя перед толпой собравшихся одноклассников его другом, что вовсе не обрадовало Марка, считавшего этого парня тупым куском дерьма. Говорить с ними без толку. Ричи Боддин понимает только кулак, и Марк надеялся, что всегда найдутся люди, способные предъявить ему этот аргумент. Его в тот день отослали домой, и отец очень рассердился, когда, вместо ритуального раскаяния со слезами, услышал от него, что Гитлер тоже в детстве был таким, как Ричи Боддин. Впрочем, отец тут же расхохотался.

Теперь Джун Петри говорила:

— Как ты думаешь, это на него повлияло?

— Трудно… сказать, — по паузе Марк понял, что отец закурил трубку. — Он такой скрытный.

— В тихом омуте черти водятся, — его мать часто повторяла подобные фразы. Он любил родителей, но порой они казались ему скучными, как толстые книги в библиотеке… и такими же пыльными.

— Они ведь шли к Марку, — продолжала она. — Поиграть с его железной дорогой… и вот один умер, другой пропал! Не обманывай себя, Генри. Его это потрясло.