Судьба по книге перемен

Дальше пошли следующим образом: Марфа и Сергей впереди – зелёный и розовый шары. Маня, Лёля и Волька чуть сзади – голубой, красный, жёлтый.

Вольке шар привязали к ошейнику, он недовольно фыркал и косился.

– Несчастная кошка поранила лапу, – продекламировала Маня. – Стоит и ни шагу не может ступить. Скорей, чтобы вылечить кошкину лапу, воздушные шарики надо купить. И сразу столпился народ на дороге, шумит, и кричит, и на кошку глядит. А кошка отчасти идёт по дороге, отчасти по воздуху плавно летит!..[1]

Марфа улыбнулась. Она ковыляла, запрокинув голову и рассматривая свой зелёный шар.

– Это вы такой стих сочинили? – спросил Сергей у Мани.

– Даниил Хармс сочинил, – ответила за неё Лёля и слегка порозовела.

– Вы стихи читаете? – с уважением проговорил Сергей. – А вот я почти никаких стихов не знаю. Только в школе учил «Мороз и солнце, день чудесный»!

– Я как раз учительница русского языка и литературы, – призналась Лёля, словно в чём-то постыдном.

– Ничего себе! – восхитился Сергей. – Вы, должно быть, полно всяких стихов знаете!

– А куда мы идём? – встряла Маня. – У нас есть конечная цель?

Лёля вдруг забеспокоилась.

– Мы, наверное, всех задерживаем, да? Маня, вы же собирались поговорить с… с Сергеем Петровичем! Мы сейчас как раз вот тут повернём и… пойдём потихоньку…

– Лёль, вы что, дура? – на ухо спросила Маня подругу из Конотопа.

Та с разгону продолжала громко:

– Нет, просто Марфа долго идти всё равно не может, у неё с ногами проблемы, так что…

Оп-ля! Раз-два! И легонькая Марфа с зелёным шаром оказалась на плечах у Сергея Петровича.

– Ту-ру-ру! – протрубил он. – Мы теперь пароход! Марфа, давай гудок!..

Марфа смотрела вниз с необыкновенной высоты, личико у неё было восторженное и немного перепуганное, и она… смеялась.

Лёля посмотрела на дочь и заплакала было, но Маня на неё шикнула.

– Пойдёмте в кафе, – решительно сказала она. – Здесь неподалёку есть хорошее, итальянское. Лёлик, Марфа будет макароны?

Лёля кивнула, вытирая глаза. Теперь она шагала рядом с Сергеем и придерживала Марфу за ногу – вдруг упадёт?..

Маня с Волькой шли следом.

Над всеми плыли шары. Выше всех – зелёный Марфин.

В кафе на Гороховой – с собаками нельзя, но можно – было шумно и многолюдно.

Особенно шумно и многолюдно стало, когда явилась Маня – она всегда занимала очень много места.

– Лёлик, садитесь рядом, – распоряжалась она. – Волька, нельзя! Нельзя! Брось! У тебя будет несварение!.. Сергей, а вы сюда. Марфа, иди ко мне! Нет, лучше, вы рядом с Марфой, Лёля, а я тогда с этой стороны. Нет, так неудобно. Давайте здесь Сергей, а мы…

Официант терпеливо стоял поодаль, наблюдая за всеми пересаживаниями.

Наконец Сергею Петровичу это надоело. Он усадил Лёлю и уселся сам так, что Марфа оказалась между ними, а Маня ещё долго двигала стулья, перемещалась, искала, куда приткнуть рюкзак и к чему привязать поводок.

Лёля сидела, опустив глаза, и молчала.

– Давно она болеет? – негромко спросил Сергей про Марфу.

– С рождения.

– Излечимо?

Лёля посмотрела сначала на дочь, а потом на Сергея.

– Мы не знаем. Мы всё время лечимся, но в основном… без толку. У неё сложное заболевание нервной системы, новое. Никто толком не знает, как его лечить.

– А что? – непонятно спросил Сергей Петрович, но Лёля его прекрасно поняла:

– Она почти не могла ходить, не разговаривала, никакого комплекса реагирования. Не контактная, не ориентируется, не знает никого в лицо. Ну, кроме меня! Делает только то, что ей… привычно и понятно. – Лёля погладила Марфу по голове. – Но в последнее время всё так изменилось! Она собаку полюбила, гладит её и знает, что это собака! С вами сегодня… за руку пошла. Шарик попросила. Это такой прогресс!

– Как же вы её лечите… в Конотопе?..

Лёля изумилась:

– Почему в Конотопе? А, Маня так пошутила, мы живём здесь, в Питере. Здесь и лечимся. Раньше в Москву ездили, но там тоже никто нам помочь не может.

– А что она любит? – продолжал допытываться Сергей Петрович.

Лёля вздохнула.

– Рисовать любит. Может сидеть часами и рисовать одно и то же. Например, окно. Может тетрадку изрисовать, и всё будет окно. Вот Вольку полюбила, гладит его.

– Малину любит, – вступила Маня Поливанова.

– Так много всего, – сказал Сергей. – Трудно вам с ней?

– Я не знаю. – Лёля улыбнулась. – Я как-то не могу себе представить другой жизни. Нет, наверное, не очень трудно. Полно людей, которым гораздо хуже. У которых дети, например, не ходят. Или мозг умер, а ребёнок жив. Ужасно.

– Мой ребёнок умер, – сказал Сергей Петрович. – Шесть лет ей было. Умерла от порока сердца. А если б мы сделали ей операцию, была бы жива и здорова! Но мы не сделали!

– Почему?!

– Жена сказала – ни за что на свете, – отчеканил Сергей Петрович. – Резать дочь, доставать её сердце она не позволит никому. И стала лечить… у шарлатанов! У этих самых сволочей! Колдунов и экстрасенсов!

Лёля быстро взглянула на Маню, и та приложила палец к губам.

– И ребёнок погиб, – продолжал Сергей. – А я вот жив-здоров. Огурцом.

– Какое несчастье, – пробормотала Лёля. – Страшное несчастье.

И они все надолго замолчали.