Судьба протягивает руку

Учился я у них самобытности и независимости мышления, такому редкому дару в среде творческой интеллигенции, где люди, по определению обязанные быть нонконформистами, на деле из кожи вон лезут, чтобы примкнуть к какой-нибудь школе, партии, течению – одним словом, сбиться в свою тусовку. В этом смысле Дунский и Фрид были на удивление свободными людьми, пресс общественного мнения был им так же отвратителен, как и пресс официальной пропаганды, они и по поводу Бондарчука могли заявить: «Мы его не любим» – и о Тарковском совершенно спокойно повторить те же самые слова. Безоговорочно принимали Феллини, очень любили изобретательно, классно сделанные фильмы со сложной интригой, американскую «Аферу», например.

А как легко дышалось в их доме по праздникам, когда собирались за столом их друзья, особая порода очень настоящих людей, какие там велись разговоры – глубокие, серьезные, перемежаемые остроумнейшими шутками, байками, воспоминаниями. «На хороших людей мне всю жизнь везло», – признался в своей книге Валерик. «Везло» не совсем точное слово, конечно же: они производили отбор, и тщательный – нехороший человек, если и затесывался в их окружение, задерживался в нём ненадолго. В людях они ценили естественность поведения, искренность, чувство юмора, а любое проявление манерности, амбициозности, фанфаронства вызывало у них брезгливое отторжение. Поэтому кинематографическая среда, которая ещё в большей степени, чем театр, является «лазаретом больных самолюбий» (из письма А. П. Чехова), была для Дунского с Фридом несколько чужеродной. На праздниках у них я из года в год встречал только Юлика Гусмана, Эльдара Рязанова, Женю Митько, Машу Звереву (они дружили с её отцом Ильей Зверевым, хорошим писателем, он рано умер) – вот, пожалуй, и весь список приятелей из киномира. Все остальные были друзья детства, юности, лагерные товарищи. И ученики, количество которых все разрасталось; когда Валерик в последние годы своей жизни устраивал дни рождения, для учеников накрывался отдельный стол на следующий день после праздника, и гуляли а-ля фуршет, потому что рассесться всем за столом не было никакой возможности.

Чисто профессиональных разговоров с Дунским и Фридом запомнилось мне немного. В первые же дни нашего знакомства я принес им свой сценарий «Требуется доказать» с лихим подзаголовком «По мотивам книги Ленина „Детская болезнь „левизны“ в коммунизме“». До этого сценарий прочёл Ромм, после чего пригласил меня к себе домой, мы с ним заперлись в кабинете, и Михаил Ильич, понизив голос, сказал, что работа очень интересная и если я хотел доказать ему, что я человек способный и даже талантливый, то это мне в полной мере удалось, но он просит меня, если я не хочу серьезных неприятностей, никому больше этот сценарий не показывать. Удивлен я был чрезвычайно, потому что писал сценарий с самыми чистыми намерениями – это была попытка некоего творческого подхода к марксистской теории, соединения ленинизма с экзистенциализмом на материале триллера.

Дунскому с Фридом сценарий тоже понравился, наговорили они мне уйму комплиментов, а в конце Юлик неожиданно спросил:

– Скажите, Володя, вот вы всё время на Ленина ссылаетесь, вы что, считаете его серьезным государственным деятелем?

– Разумеется, – ответил я, недоумевая. – А по-вашему как?

– А по-нашему, – непривычно горячо начал Юлик, – это главарь банды разбойников, обманным путем захвативших власть! Ведь поначалу это даже революцией не называлось…

Вероятно, я заметно переменился в лице, потому что Юлик вдруг осёкся и буркнул:

– Ладно, не будем об этом…

– Помните, в «Мы из Кронштадта» юнга говорит: «Я в ПЕРЕВОРОТЕ участвовал»! – очень похоже показал юнгу Валерик. – Это ведь он об Октябрьской революции!

Я делано улыбнулся, и на том первый и последний урок политграмоты был закончен. Действие, напомню, происходило в 1969 году; слова, которые я услышал, не были для меня откровением: я уже много подобного прочитал в самиздатовской литературе, но ни тогда, ни сейчас этот радикальный взгляд на революцию и Ленина не разделял. Дунский с Фридом это заметили, отнесли, надо думать, к моей провинциальной наивности и больше никаких глобальных разговоров о политике со мной не затевали – эта тема ограничивалась анекдотами про Брежнева и советскую власть, которые в ту пору сочиняли люди талантливые и с отличным чувством юмора.

Второй случай такого же прямого поучительства случился через пару лет, когда они прочли мою пьесу «Месс-Менд», очень вольную инсценировку романа Мариэтты Шагинян. Была там сцена погони на автомобилях, потом драка на крыше вагона бешено мчащегося поезда, и Юлик со строгим выражением на лице поинтересовался, как же это может быть сделано в театре.

– Мы, когда пишем сценарий, всегда учитываем возможность переноса наших литературных фантазий на экран. Вот в «Служили два товарища» придумали мы безногого кавалериста, так до тех пор, пока мы не убедились, что ассистенты нашли такого человека без двух ног, который прекрасно ездит верхом, мы этот эпизод в сценарий не вставляли.