Судьба — солдатская

Поднявшись, Морозов пошел с миской за ухою — линей наловил Анохин в речке еще с вечера. Вернувшись, он сел возле входа в шалаш. С аппетитом отхлебывая из миски, хвалил уху и советовал Петру отпробовать этой прелести.

И потянулись для Чеботарева поправочные дни.

Валя была с ним неотлучно. Как-то — он уже садился, изредка поднимался на ноги и, неуверенно ступая, прохаживался возле шалаша — она рассказала ему о Сутине. Петр в ответ только прошептал:

— Подлей его я человека не знаю. Он… вот кончится война, так будет всем говорить, что в плен попал раненый, в бессознательном состоянии… Еще героем прикинется.

А Валя вдруг посмотрела на Петра, будто не узнала его, и промолвила:

— Уверен?! Думаешь, победим все же?

Петр тяжело вздохнул, спокойно поглядел ей в глаза и медленно проговорил:

— У нас в роте политрук был, Буров. Так он был уверен. — И добавил: — А я от себя так скажу: должны! Иначе нам нельзя… Победим, конечно.

На какое-то время они замолчали. Немного сощурившись, Валя задумчиво поглядывала из-за длинных ресниц ему в глаза. И эти глаза, в которых прежде всегда видела она лишь человеческую доброту, с налетом уступчивости, — их сейчас она не узнавала. Это были уже не те глаза. В этих глазах искрилась несговорчивость, неуступчивая решительность человека, у которого остался только один путь — добиться своего или погибнуть, и который мужественно становился на этот путь.

Валя поднялась с чурака, на котором сидела перед шалашом. Отошла к речке. Поглядывая на светлую, залитую солнцем воду, думала о Петре. Тревожно думала. Понимала, что ему сейчас только стать по-настоящему на ноги, и он, не жалея себя, не думая о своем спасении в этой жестокой военной сумятице, схватится за оружие, чтобы бить и бить непрошеных гостей — гитлеровцев. Валю это испугало и обрадовало, потому что такое поведение каждого советского человека сейчас было и ее идеалом. В душе у Вали возникла даже гордость за Петра. «Такие, как он, — рассуждала она, медленно возвращаясь от речки, — всегда были в первую очередь гражданами своего отечества. Жизни клали во имя Родины…» И она задумалась, представляя, как стояли такие люди насмерть на Псковщине, когда немецкие псы-рыцари хотели поработить русский народ; как телами своими преграждали они путь татарским ордам, рвавшимся к сердцу Древней Руси — к Великому Новгороду; как умирали у стен Московского Кремля, только чтобы никогда не ходить под сапогом польской шляхты; как гибли на редутах Бородинского поля, чтобы выбить силы из врага, мечтавшего о белокаменной Москве-красавице, и чтобы даровать жизнь своей отчизне… И все это во имя того, чтобы цвела, хорошела земля русская, чтобы народы ее не рабами гнули спины… Уж подходя к шалашу и снова садясь на чурак, Валя вдруг вспомнила о Соне и Зоммере. И обида за таких людей и горячая, непрощающая ненависть к ним поднялись в ней. И, поглядев на лежавшего с открытыми глазами Петра, Валя осторожно начала рассказывать о бывших своих товарищах.

Петр слушал Валю. Хмурился. Вспоминал последнюю свою встречу с Зоммером. Думал: «Жаль, что Григорий не успел задушить тебя, шкура…» Но о том, что при гибели Закобуни был и Федор, Вале он тут не обмолвился. Слишком крепко он верил в Зоммера и отказаться от этой веры как-то враз не решался, потому что думал, представляя себя на месте Федора-друга: «А что бы сделал я? Тоже предложил что-то… Он же предлагал отпустить меня в леса?» И одна лишь закавыка занозисто не давала утвердиться в мысли, что Зоммер не предатель: не мог ответить себе он, как Федор, сумев избежать гибели на УРе, позволил себе идти к гитлеровцам на службу. И тогда приходил ответ: «Просто пожалел он меня по старой памяти. Считает, с Советской властью все кончено — хоть один человек не вспомнит лихом. — И сокрушался: — Эх, слабо ты рассчитал, Зоммер! Еще неизвестно, на чьей улице праздничать будут и кто попразднует».

Начав ходить, Петр стал бывать у речки. Садился там с Валей на невысокий каменистый бережок. Неторопливо, как течение в речке, шел между ними разговор.

Как-то, возвращаясь с берега, они подошли к Фортэ, занятому у костра. Возле него лежал мешок со шрифтом — Печатник был с отрядом на «промысле». Петр посмотрел на Валю, на чистившего картошку Фортэ, помолчал, а потом сказал:

— Все вот воюют, а мы тут прохлаждаемся. Может, шрифт бы разобрать нам? Тогда бы Печатник что и отпечатал… листовку там, еще что.

— Можно и шрифт, — проговорил Фортэ.

Валя нашла в своем узле тряпицу. Разорвала ее на «платочки», и стали они втроем — Петр, она и Фортэ — разбирать литеры. Каждую буковку клали к родной ее буковке — а к а, б к б… Когда рассортировали, Фортэ сказал:

— Теперь дело за Печатником. Вот придет… покажет себя, — и сложил узелочки с литерами в мешок.

Вернулись в этот день с «промысла» поздно и без двух бойцов — погибли в бою с карателями, когда шли в головном дозоре и наткнулись на их засаду.