Судьба — солдатская

Совсем помрачнел и ушел в себя Чеботарев после того, как похоронил Зоммера. Перестал бриться. Угловатые, выдавшиеся скулы покрылись темной щетиной и делали лицо еще мрачнее, жестче. Глаза Петра смотрели неулыбчиво. Заиндевело и его сердце. Шел Чеботарев и испытывал нестерпимый гнет, навалившийся на него. Гнет — утрат. Но прямо о Зоммере он не думал. Ему все почему-то вспоминалась то Валя — та, которую он видел последний раз, провожая ее из отряда Пнева в Лугу, то Момойкин — тот, которого Петр выносил с сестрой из землянки взглянуть напоследок на белый свет… Теперь чаще, чем обычно, Петр совал в карман брюк руку и, нащупав записную книжку Фасбиндера, подолгу сжимал ее в пальцах. Она томила его — хотелось узнать, о чем писал в ней эсэсовец. Как-то, когда находились на привале и были от лужан уже далеко, километрах в пяти под Старо-Сиверской, Чеботарев подошел к угрюмо присевшему на пень Бате и показал ее.

— Может, прочтете? — попросил он. — Хочется узнать, чем этот негодяй жил.

Батя долго разглядывал записную книжку, полистал. Вспомнилось, как жил в немецком плену во время прошлой войны. Сунув книжечку к себе, в полевую сумку, грустно посмотрел на затянутое серостью небо и проговорил:

— Ладно, как-нибудь после.

Батя поднялся с пня, старого, изъеденного сбоку жучком-точильщиком. Хотел куда-то пойти, но в это время закружились, падая, легкие, пушистые снежинки. Падая, снежинки захватывали и несли с собой к промерзшей сверху, коченеющей земле еще не успевшие опасть до конца листья у стоявшей рядом березы.

Сидевший неподалеку Семен заулыбался. Раскрытыми ладонями он стал ловить снежинки. Повскакали бойцы и тоже чему-то радовались.

А у Бати глаза наполнились тревогой. Лицо его потемнело. Уронив его в подставленные ладони, он крепко зажмурился — представил, наверное, на миг те трудности, которые вынуждены будут принять на себя люди, доверившие ему свои судьбы.

Оторвав наконец от ладоней потонувшее в бороде и усах черное еще от напряжения лицо, он тихо сказал Петру:

— Не вышли до зимы-то. Эх!

Батя приказал собираться. Он задумал, свернув на восток и воспользовавшись непогодой, перейти железную дорогу Ленинград — Дно, которая отсюда находилась не так далеко, а там уж остановиться в лесу, оборудовав шалаши, или подыскать заброшенный скотник.

— Может, заглянем и в одну из этих деревушек, если в них нет фашистов, — ткнул он рукой в карту и добавил: — Теперь, как хочешь, а по-зимнему одеваться где-то надо.

Вот там бы и одеться.

И пошли.

Снег валил сильно. Он стал холодный и колючий, как искрошенное стекло. Поэтому, когда вошли в густой лес, за которым неподалеку должна была быть одна из деревенек, о которых говорил Батя Чеботареву, никому не хотелось и выходить из него — здесь было тише и как будто теплее. Но уходивший на разведку Семен доложил, что деревенька пустая, без немцев.

Придя в деревушку, Чеботарев расставил вокруг нее посты.

В этой деревеньке прожили они три дня. Жители встретили их хорошо: отпаивали молоком, кормили картошкой, а больным и раненым даже давали по ломтю хлеба — у крестьян больше ничего не было, так как все забрали в сентябре гитлеровцы.

Здесь же и переобмундировались. Многих, когда надели на себя старенькую зимнюю одежонку, стало не узнать. Петр долго искал глазами Настю среди деревенских женщин, собравшихся у избы, где жил Батя. А она стояла рядом — в белом полушубке до пят, в валенках с загнутыми носками и длинными голенищами, в мохнатой бараньей шапке, совсем закрывшей ее лоб, в выцветших бабьих варежках. Да и сам Петр не походил уж на себя. Ему достался при дележе старенький зипун из вытертого зеленовато-коричневого сукна, огромные подшитые валенки деревенской катки и потерявшая форму шапка-ушанка. Зипун он натянул прямо на фуфайку и стал совсем громоздкий. Вспомнил, как в Пскове Зоммер все время называл его медведем, а ему не нравилось. Подумал: «Вот теперь действительно настоящий медведь». А подошедшая в это время к нему Настя назвала его, Петра, М и к у л о й  С е л я н и н о в и ч е м.

Чем дальше уходил отряд Бати от лужан, тем чаще Батя задумывался о назначении комиссара. Жалел, что не уберег Ефимова. Он понимал, что впереди еще много трудностей. А люди в отряде постепенно слабели. Раны у бойцов не заживали. Многих то и дело приходилось волочить на волокушах. Забот все прибавлялось. В голове Бати зрела мысль разделить отряд на боеспособную часть и на тай называемый «ходячий лазарет». Боеспособной части бойцов он думал вменить в обязанности не только охрану отряда и разведку, но и поиск жилья, продуктов… К тому же в этой группе бойцов прибавилось — южнее Лисина пристало к ним четырнадцать партизанивших здесь красноармейцев, которые после прорыва фронта под Лугой оказались в тылу врага. Это усиливало и боеспособность отряда Бати.